Ребенок как субъект собственного развития в системе традиционной социализации народа коми

Слепчина Н. Е.
к.и.н., КНЦ УрО РАН г. Сыктывкар

[*]

«Я и садовник, я же и цветок» - знаменитая строка Осипа Мандельштама, ставшая знаковой в современной парадигме педагогики. Гениальной метафорой поэт высветил, пожалуй, главное условие обретения человеком личности: субъектность собственного развития, о котором педагогика и психология громко заговорили только в последнее время, в связи с общей тенденцией гуманизации образования. Тем не менее, как показывает этнографический материал, это условие всегда присутствовало и соблюдалось в традиционных обществах и являлось важным фактором межпоколенной трансляции культуры, формируя личность и мировоззрение ее носителей. Попытаемся проиллюстрировать этот тезис на примере традиционной культуры народа коми.

Известно, что в традиционных культурах, в частности, в финно-угорских, дети 5-12 лет в большой степени были включены в такую модель взаимоотношений со взрослыми, которая, с одной стороны, строго определяла их статус, место и роль в сельской общине и крестьянской семье; с другой стороны, она давала им свободу в организации труда, досуга, взаимоотношений между собой. Такая позиция взрослых может быть рассмотрена не просто как отсутствие излишнего прессинга или как возможность для развития детской самостоятельности. Подобная установка родителей создавала ситуацию, стимулировавшую процесс авторизации деятельности, моделей поведения, что и обеспечивало успешное овладение детьми не только практическими навыками, но и этикетом и культурой в целом. Подобная позиция ребенка – это позиция субъекта, причем не только практической деятельности, но и собственного «проектирования» и развития. В такой позиции ребенок выступал как часть психической и социальной общности «ребенок – взрослый» [1] , где вторая часть - «взрослый» - была представлена «обобщенным взрослым», т.е. традиционной культурой в целом. Многие занятия детей, особенно ролевые игры, как показывают собранные материалы, моделировали социальные отношения взрослых, где центральным персонажем детской игры (ее «культурным героем»), был взрослый, а идеальной формой развития – задаваемый образец поведения. Можно говорить как минимум о двух факторах, обеспечивавших субъектность (авторство) самих детей в процессе собственного развития. Первый заключался в том, что образом «взрослого» выступал не образ другого человека (подобный «взрослоцентризм» отрицал бы субъектный, авторский подход в объяснении процесса взросления), а образ будущности самого ребенка, заданный через образ другого [2] . Вторым фактором выступало постоянное творчество, экспериментирование в процессе воспроизведения моделей поведения взрослых. Ролевая игра, характерная для детей этого возраста, во многом построена на импровизации как в развитии сюжета, так и в словесном оформлении. Традиционная культура коми, как и любая другая, дает тому множество свидетельств. Например, укачивая кукол, девочки пели не только те колыбельные, которые слышали от взрослых, но сочиняли на ходу свои. Пропуская через себя и в то же время, отстраняясь через условность игры от реальных жизненных ситуаций, дети формировали свое отношение и свою к ним оценку. Приведем в качестве примера описание одного из пожилых информантов: «В игре мы полностью копировали жизнь в доме. Девочки повторяли работу матери по хозяйству. Изображали, как муж приходит домой пьяным, кричит жене, чтобы раздела, сняла сапоги, накормила» (Кинева Ольга Егоровна, 1914 г.р., д. Чукаыб Сысольский р-н).

Очевидно, что копирование работы матери по хозяйству и поведение пьяного отца приведены информантом в одном сюжете как полярные, противоположные по своему к ним отношению, закрепившемуся в игре.

Широко известны примеры детского словотворчества и различного рода перевертышей и инверсий в разных культурах. (Достаточно вспомнить знаменитую книгу К.И. Чуковского «От двух до пяти» [3] ). Исследователь детского фольклора Ю.Г. Рочев приводит примеры словесного экспериментирования детей у коми. Плясовые песни, величальные шутливого содержания изменялись сообразно детским вкусам и обретали элементы небылицы [4] . Большие возможности для импровизации давали детские считалки: в форму бытующей считалки подставлялись имена, факты и получалось новое произведение. Такие экспромтом возникающие считалки иногда были плохо рифмованы, - отмечает Ю.Г. Рочев, - но были возможны специальные словесные «выверты», когда нарушение рифмы было правилом, «и тогда не форма стиха, не безупречная ритмика, а неожиданно яркая образная мысль стимулирует жизнь считалке. …здесь выдвигается идея словесного состязания. В этом случае содержание считалки усложняется, обращается внимание на поэтическую деталь, считалка подвергается как бы авторской обработке» [5] . Многочисленные дразнилки, поддевки, часто основанные на игре слов, скороговорки, которые в случае ошибки могли стать двусмысленностью, - все это способствовало упрочению знаний о подлинной природе вещей. Известно, что оперирование перевертышами позволяет ребенку через символическую инверсию не просто прочнее усвоить норму, но также осмыслить источники ее происхождения и границы ее применимости. Благодаря этому ребенок в доступной форме постигает относительность самой нормы в целях ее творческого применения к конкретным жизненным ситуациям, обобщает эту норму. Таким образом, осуществляется авторизация ребенком социально заданной деятельности.

Однако наиболее выразительным примером авторизации деятельности и моделей поведения в традиционной культуре коми является игра в «чом» (то, что современные городские дети называют «штабиком»; в коми деревне название «чом» сохранилось до сегодняшнего дня), описанная и проанализированная исследователем традиционных форм досуга молодежи у коми Д.А. Несанелисом [6] . Чомики сооружались из досок и другого подручного материала во дворах или возле амбаров девочками шести - одиннадцати лет. В обустройстве своих домиков дети старались по возможности повторить образцы взрослого жилища: в одной из стен было окно, в которое вставляли слюду или стекло, у входа сооружалась «печь», топившаяся прутиками, по диагонали от нее с помощью фотографий или картинок оформляли красный угол. На окнах имелись занавески, на полках стояла самодельная глиняная «посуда». Ситуация гласного или негласного соревнования между девочками – чей чомик лучше, красивей, аккуратней, «веселей» - стимулировала творчество девочек: «У кого было лучше, чище, аккуратнее, у тех чаще бывали «гости». У кого домики были грязными, плохими, к тем старались не ходить». Главной же чертой чомиков была огороженность с четырех сторон, замкнутость внутреннего домашнего пространства. По замечанию Д.А. Несанелиса, подобное ограничение было сопоставимо с символической ролью первого венца крестьянской избы, заключавшейся в том, что он делит все пространство на домашнее и не домашнее, что в семиотическом аспекте означало противопоставление внутреннего, обжитого, благоприятного и внешнего, необжитого, опасного пространства [7] . (В связи с этим уместно подчеркнуть, что «штабики» мальчиков сооружались не на территории двора, а на краю деревни либо на опушке леса – на территории символически «мужской» - незамкнутой, связанной с тем, что исследователи традиций восточных славян называли «чистым полем» русского фольклора) [8] . Как очень знаменательный рассматривается Д.А. Несанелисом тот факт, что в чомиках играли, как правило, только девочки, и «семьи» большей частью состояли только из «дочек» и «матерей». Более того, часто девочки вообще препятствовали появлению мальчиков в чомиках, мальчики же, наоборот, старались незаметно проникнуть туда и перевернуть все вверх дном. Комментируя подобное противостояние, исследователь отмечает, что «исходной ситуацией, обусловившей возникновение игры в чомик и устойчивость ее правил, могли служить такие нормы домашнего этикета, в которых нашло выражение обособление полов. Согласно такому предположению, игровая ситуация давала девочкам возможность расширить женское («печное») пространство за счет вытеснения и исключения из него пространства мужского» [9] . В то же время, «если у взрослых обособление полов в рамках традиционного домашнего уклада сочеталось с другими, в том числе и противоположными линиями поведения, то в чомиках оно становилось основным правилом, регулирующим взаимоотношения разнополых детей» [10] . Игра в чомик не столько дублировала или трансформировала систему взаимоотношений взрослых, сколько моделировала свой собственный, в известном смысле независимый игровой этикет, в рамках которого – и это особенно важно - девочки осознавали себя не как учениц, овладевающих определенными навыками, а как самостоятельных и социально полноценных индивидуумов.

Постоянная импровизация, живая ткань сюжета требовали по-настоящему авторского отношения к изображаемому. В игре происходила так называемая амплификация традиционных моделей поведения собственным авторским замыслом, что существенно обогащало их воспитательный потенциал. Ситуация игры в чомике наилучшим образом позволяла осмыслить не просто идеальную форму взрослости, но отношение идеального к реальному, что более всего и свидетельствует о субъектной, авторской позиции детей в процессе собственного взросления.

Необходимо подчеркнуть, что традиционные педагогические представления вполне учитывали эффективность этих игр для социализации детей. Несмотря на то, что родители практически не участвовали в процессе сооружения и обустройства «чомиков» (мать лишь могла дать старую посуду или старые вещи), они относились к этой игре вполне серьезно, отмечая результаты «хозяйственных усилий» своих дочерей и поощряя аккуратность и старание юных хозяек.

Игры коми девочек в «чомик» представляют собой редкий пример сохранения элемента традиционного детского досуга в настоящем времени. В городской культуре, там, где нет возможности сооружения «штабиков» из подручного материала во дворе, некоторое подобие собственной автономной территории дети пытаются создать практически в каждом доме, используя одеяла, которыми занавешивается часть территории квартиры или дома. Индустрия детских игрушек также поддерживает стремление детей в создании «автономной» территории, выпуская разного рода игровые домики и палатки, так любимые детьми самого разного возраста. Все это подтверждает значимость фактора субъектности в процессе формирования личности ребенка в культуре.

[1] См. подробнее об этом: Кудрявцев, В.Т. 1.Смысл человеческого детства и психическое развитие ребенка / В.Т. Кудрявцев. – М., 1997; 2. Исследование детского развития на рубеже двух столетий / В.Т. Кудрявцев // Вопросы психологии. – 2001. – С.3–21.

[2] Эльконин, Д.Б. Избранные психологические произведения / Д.Б. Эльконин. – М., 1989.

[3] Чуковский, К.И. От двух до пяти / К.И. Чуковский. – М., 1990.

[4] Рочев, Ю.Г. Детский фольклор коми. Дисс. на соиск. уч. степени канд. филол.наук. / Ю.Г. Рочев. – Сыктывкар, 1972. – С.110.

[5] Там же. – С.157.

[6] Несанелис Д.А. Раскачаем мы ходкую качель. – С.116 - 125.

[7] Там же. – С.118.

[8] Байбурин, А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян / А.К. Байбурин. – Л., 1983. Цивьян, Т. В. Мифологическое программирование повседневной жизни / Т.В. Цивьян // Этнические стереотипы поведения. – Л., 1985. – С.157–158.

[9] Несанелис Д.А. Раскачаем мы ходкую качель. – С.122 – 123.

[10] Там же. – С.124.