Эвакуация голодающих детей Советской России за границу. 1921 год

Смирнова Т.М.

«Детское население до 3-х лет почти все вымерло...»

1921-1922 годы вошли в историю России как период страшного голода, повлекшего за собой тяжелые последствия для молодой Советской Республики. Особенно сильно пострадали дети и, в первую очередь, те, что находились на иждивении государства, т.е. воспитанники так называемых детских учреждений закрытого типа (детских домов, колоний, приемников-распределителей и т.п.). Продовольственное обеспечение этих детей и ранее было крайне скудным и, как следует из материалов Деткомиссии ВЦИК, «положительно нигде» не было налажено[1].

Суточные нормы продовольственного пайка поначалу не были едиными для всей Республики и устанавливались в зависимости от местных условий. В среднем по стране каждому воспитаннику закрытого детского учреждения в сутки полагалось 200-300 г хлеба, около 100 г мяса или рыбы и столько же крупы, 300-400 г картофеля, по 12 г соли и сахара. В некоторых губерниях в продовольственную норму включали также яйца (по 20 в месяц), молоко (по стакану в день) и овощи (около 200 г.). Вот, например, какие суточные нормы питания были утверждены в 1921 г. для детских учреждений Москвы и Московской губернии[2]:

 

 

Для детей от 3 до 8 лет

Для детей от 8 до 16 лет

 Для «дефективных» детей и в санаториях
Хлеб 72 [3]

 

 96 72
Мясо или рыба 25,6 35,2 38,4
Жиры   6,4   6,4   7
Крупа 15 27,2 32
Овощи   9,6   1,5   4,8
Картофельная мука   0,8   3,2   3,2
Клюква или компот   3,2   3,2 12
Соль   3,2   3,2   3,2
Подправка   4   2   2
Приправа   3   3   3
Сахар   6,7   6,7   6,7
 Кофе   1,2   1,2   1,6
Яйца 20 шт. в месяц - 1 шт. в день
Молоко - - 1 стакан

 

К сожалению, положенный по норме суточный паек на практике выдавали лишь в некоторых “показательных” детских учреждениях. В большинстве же из них овощи и белый хлеб не выдавали вообще, масло, мясо и сахар были большой редкостью. Типичную в этом отношении картину воспроизвел в своем отчете областной отдел народного образования Ростова-на-Дону, в августе 1921 г. предоставивший Деткомиссии при ВЦИК следующие данные о степени обеспеченности детских учреждений продовольствием (в % от нормы утвержденного пайка)[4]:

 май июнь  июль
Мясо или рыба 3 5 0
Крупа 11 41 24
Мука 6 23 23
Масло 11 44 46
Соль 17 77 0
Сахар 35 69 31
Кофе

71

100

 6
Сушеные фрукты 19 6 4
Яйца 2 23 5

«Дети ведут полуголодное существование, местами питаясь только хлебом и капустой или мерзлым картофелем», - сообщалось в докладе Деткомиссии Президиуму ВЦИК от 15 апреля 1921 г.[5] Осенью положение стало еще тяжелее. В условиях охватившего страну страшного голода Советское государство оказалось не в состоянии выполнять взятые на себя обязательства по содержанию детей. Количество выделяемых государством детских пайков непрерывно сокращалось, в то время как численность сирот и брошенных детей росла необычайно быстро. Так, в Астраханской и Саратовской губерниях летом 1921 г. в детские дома ежедневно прибывало около 100 детей, в Самарской губернии - до 500, а в Царицынской - около 1000[6]. Очевидно, что продовольственное снабжение детских учреждений не было рассчитано на «новичков». Представители Деткомиссии и Наркомпроса не раз поднимали вопрос о необходимости создания для их обеспечения резервного продовольственного фонда. Однако, реальность была такова, что осуществить эти предложения оказалось совершенно невозможным, напротив, количество пайков стремительно сокращалось. Так, в октябре 1921 г. Воронежская губерния на 32 000 детей, находящихся на иждивении государства, получила всего 4000 пайков; в Вотскую область на 18 693 воспитанников детских домов было отпущено лишь 130 пайков (всего же в области в это время насчитывалось около 235 тысяч голодающих детей). Чуть лучше обстояло дело лишь в центре Республики. Так, в Ленинградской губернии на 68 605 воспитанников детских домов осенью 1921 г. выдали 31 000 пайков, т.е. почти половину необходимого количества[7]. Однако в целом по стране снабжение детей продовольственными пайками было крайне плохим. Типичную динамику госснабжения детских учреждений в этот период можно проследить на примере Владимирской (рис. 1) и Томской (рис. 2) губерний, отчетность которых сохранилась несколько лучше, чем в других регионах.

вл1

Рис. 1 Владимирская губерния

т1

Рис. 2 Томская губерния

Если до ноября 1921 г. Владимирская губерния получала 6 124 пайка для детских домов и 10 082 пайка для детских садов; то в ноябре на всю губернию было выдано всего 4 600 пайков; в декабре - 3500 пайков, а в январе и феврале - по 2000. Таким образом, за 3 месяца количество госпайков сократилось более чем на 14 тысяч. В результате в детских садах детей кормить перестали вовсе, а в детдомах пришлось произвести так называемую “разгрузку” - были отчислены около 2,5 тысяч детей, большинство из которых пополнили ряды беспризорников[8]. Томская губерния в январе 1922 г. получила 5000 детских пайков, в феврале и марте - по 3100, в апреле - 3400, в мае и июне - по 2445, начиная с июля - не более 2000[9].

Одновременно с сокращением количества выделяемых детским учреждениям пайков изменялось и их качество. Состав суточного продовольственного пайка становился все более однообразным и менее калорийным. Постепенно из детского рациона наряду с овощами, мясом, рыбой, и пшеничным хлебом, практически исчезли молоко, яйца, гречневая, рисовая, манная и овсяная крупы. Наиболее распространенными «блюдами» в детском меню были в лучшем случае пшенная каша на воде, гороховая похлебка и суррогатный хлеб (из овсяной или ржаной муки с добавлением жмыха[10]), который, по свидетельству современников, был “непригоден даже для скота”. В наиболее же пострадавших от голода регионах и это скудное питание считалось недоступной роскошью. Так, в Царицынской губернии ели крыс, гнилую солому, похлебку из конского навоза и “горчичную макруху”, вызывавшую “кровавую рвоту и страшную изжогу”. Местные уполномоченные Деткомиссии рассказывали, что на железнодорожных станциях голодные дети “устраивали охоту на кошек и собак”, во время которой многие попадали под поезда[11].

Постоянное недоедание вызывало у детей слабость, малокровие, снижение иммунитета. По словам советского дефектолога В.П. Кащенко, голод был “одним из существенных факторов вырождения, влекущих за собой такие явления, как малый рост детей, слабую сопротивляемость организма внешним влияниям и всеобщее запоздалое физическое развитие, а также и психические уклоны, как неуравновешенность, склонность к преступности и проституции, умственную отсталость”[12]. Выводы Кащенко подтверждаются и наблюдениями работников детских учреждений, сетовавших на “рост моральной дефективности” и “понижение умственных способностей” голодающих детей. Так, по свидетельству тамбовского уполномоченного Деткомиссии Тамбовской губернии, еда стала смыслом жизни детей, ожидание обеда и ужина “составляли главное содержание» их жизни в детских домах[13]. Фактически дети - «будущее страны», “цветы жизни”, “надежда государства”, как называли их в Советской России, - оказались на грани полного вымирания. В частности, в Чувашской области с января по сентябрь 1921 г. умерло 29 526 детей в возрасте до 14 лет[14]. По данным заведующего Калмыцким областным отделом здравоохранения к ноябрю 1922 г. в Эркетеневском уезде из 1322 детей умерло 1090[15]. Особенно высокой была смертность детей до 3 лет, в некоторых районах она достигала 90-95%[16]. “Смертность детского населения достигла ужасающих размеров, - писал весной 1922 г. ответственный секретарь Деткомиссии ВЦИК. - Достаточно сказать, что детское население до 3-х лет почти все вымерло, его, по заявлению НКЗД, осталось до 2-3% [...] Можно без преувеличения сказать, что 30% детского населения Поволжья и Крыма вычеркнуто голодом и эпидемиями из списков живых [выделено мною - Т.С.]”[17].

В Москве последствия голода, безусловно, не были столь значительными. В то же время, именно в столицу стекались толпы голодных детей. Для их обеспечения в сентябре 1921 г. при МОНО была создана Детская подкомиссия помощи голодающим. На базе Покровского госпиталя открыли специальный детский приемник для детей, прибывающих в Москву из голодающих губерний. Покровский приемник должен был стать их временным пристанищем, затем детей предполагалось распределять по семьям и детским домам. Однако все детские дома были переполнены, семьи же не спешили брать на воспитание чужих детей - и своих то кормить было нечем. Не прошло и месяца, как численность детей в Покровском приемнике в несколько раз превысила санитарные нормы: негде было спать, катастрофически не хватало пайков. В целях спасения жизней хотя бы тех детей, которые уже жили в приемнике, было принято тяжелое решение закрыть его для новых поступлений. Таким образом в конце 1921 г. МОНО перестало принимать прибывающих в Москву голодающих детей. В результате эти дети оставались жить на вокзале и прямо там умирали. «Работать в Управлении, когда среди столов лежат и плачут умирающие дети, становится невозможным»[18], - писал в декабре 1921 г. один из сотрудников дорожного управления милиции Московской казанской железной дороги в рапорте руководству.

В этой ситуации поступившие от иностранных государств и зарубежных общественных организаций предложения взять на воспитание советских голодающих детей, на первый взгляд, представляются наиболее разумным и простым способом спасения миллионов детских жизней. Однако за границу было эвакуировано лишь около двух тысяч детей, в то время как предложения иностранных держав (США, Германии, Великобритании, Голландии, Чехословакии, Польши, Болгарии, Турции) в общей сложности составили несколько десятков тысяч. Что это? Равнодушие политиков, для которых собственные политические интересы оказались важнее жизней миллионов беспомощных детей? При поверхностном знакомстве с этой проблемой складывается именно такое впечатление. Однако в действительности причины неудачи в 1921 г. кампании по эвакуации советских детей из голодающих губерний за границу значительно глубже и сложнее.

«Русские несколько стыдятся необходимости принимать помощь...»:
к вопросу о допустимости эвакуации детей за границу

Предложенная иностранными государствами помощь советским голодающим, в первую очередь детям, не только обрадовала правительство Советской России, но и встревожила его[19]. Советское руководство было весьма обеспокоено тем, что под видом продовольственной помощи буржуазные страны будут проводить внутри страны антисоветскую пропаганду или осуществлять шпионскую деятельность. «Что же касается главных, дирижирующих держав мирового империалистического блока, - писал, в частности, Н. Валевский, призывая с осторожностью относится к иностранной помощи, - то из них только лишь одна Америка подписала с нами соглашение о помощи голодающим детям, но эта помощь, которая может быть и очень значительной, принуждает нас к сугубой осторожности [выделено мною - Т.С.], ибо исходит она непосредственно из тех рук, которые, начав уже однажды с помощи, кончили содействием политическому перевороту, приведшему к свержению Советской власти, как это имело место в Советской Венгрии»[20]. Неспособность самостоятельно справиться с последствиями неурожая, помимо прочего, наносила большой удар по международному престижу не только самой Советской России, но и идеи социализма как таковой. Напротив, США и буржуазная Европа оказывались в этом случае в роли «благородных спасителей», с чем лидерам большевиков было отнюдь не легко смириться. Как вспоминал позже Ф. Нансен, “русские несколько стыдятся необходимости принимать помощь, в особенности от американцев”[21].«Зализав раны от последней крымской зуботычины, - писал в связи с этим некий А. Лукьянов в августе 1921 г. в газете «Набат», являвшейся органом местной государственной и партийной власти Щигровского уезда Курской губернии, - буржуазия снова верит в возможность свержения у нас Советской власти, снова думает поработить нас, надеть ярмо капитала [...] Она решила сыграть теперь на нашем голоде. Чтобы замедлить ход продкомпании, она лукаво заговорила о помощи России, пытаясь внедрить в умы трудящихся мысль, что если бы не было в России ненавистной Советской власти, то так голодать ей вовсе не пришлось бы, ибо они, эти "благодетели", сразу засыпали бы Россию булками, и беды, как не бывало. С целью распространения среди нас такого понимания, буржуазия мобилизовала всех своих лакеев и прислужников (социалистов-революционеров, меньшевиков и других лизоблюдов из своей сытой столовой) и направила их под тем или иным соусом к нам в Россию для выполнения этой гнусной задачи [...] Эти гнусные апостолы лжи и предательства, проповедывающие о чрезмерной любви к нам вчерашних насильников и поработителей, одного хотят. Им дорого зажечь у нас склоку, междоусобицу [...]»[22]. Подобные публикации в прессе и листовки, призывающие советских граждан «держать ухо в остро», не обольщаясь щедростью буржуазных «благодетелей», получили в этот период довольно широкое распространение. Особые опасения у советского руководства вызвало предложение правительств иностранных государств и зарубежных общественных фондов о принятии ими на длительный срок на воспитание детей из голодающих губерний. Нежелание отправлять детей за границу было вызвано множеством причин: отсутствием гарантий их хорошего материального обеспечения; сложностью обеспечить их защиту от возможной эксплуатации и невозможностью оградить от религиозного влияния[23]; опасением, что маленькие дети быстро забудут родной язык и родную культуру, как «губка», впитают окружающую «мещанскую» атмосферу и буржуазную идеологию и окажутся «потеряны» для советского общества. Опасались также и того, что сам факт эвакуации детей за границу будет использован для развертывания кампании антисоветской пропаганды за пределами России, а эвакуированные дети окажутся ее беспомощным орудием. (Забегая вперед, следует отметить, что опасения эти частично оправдались).

С другой стороны, при политически «правильной» организации эвакуации выезд советских детей за границу можно было бы использовать в целях коммунистической агитации. Так, инструктор-педагог Обольяновского детского дома И.П. Иванов в своем докладе в Деткомиссию отмечал: «Пребывание на чужой территории наших детей несомненно может иметь и некоторое агитационное значение. Например, рассказ ребенка-очевидца о том, как 50 детей детского дома, стоя на коленях, умоляют о пощаде озверевших белогвардейцев, избивающих их любимого наставника, может в 10 минут распропагандировать целый город»[24]. Однако, для того, чтобы «рассказы» детей о Советской России содержали именно ту информацию, которая была бы желательна с идеологической точки зрения, отправлять за границу следовало лишь специально отобранную группу детей. По мнению Иванова, это должны были быть дети старших возрастов (не младше 12 лет), «хорошо организованные» (то есть те, кто не менее года прожил в детском доме с хорошо налаженной воспитательной работой). Причем, отправлять их за границу Иванов рекомендовал большим «слаженным коллективом» - лучше целыми группами одного детского дома с сопровождением педагогов. Совершенно очевидно, что названные категории детей не относились к числу наиболее нуждающихся в помощи. В случае организации эвакуации на указанных принципах, она из акции спасения голодающих детей превратилась бы в нечто вроде детского агитационно-пропагандистского похода во вражеский «мир капитала». Именно такую трансформацию претерпела, например, идея о восстановлении здоровья пострадавшими от голода советскими детьми в Голландии.

В 1922 г. Голландский комитет помощи детям через председателя заграничной делегации ЦК Помгол ВЦИК в Берлине Н.Н. Крестинского обратился к Советскому правительству с предложением принять для восстановления здоровья несколько тысяч русских детей, наиболее пострадавших от голода. Все инстанции, принявшие участие в обсуждении этого предложения (ЦК Помгол, Деткомиссия ВЦИК, Наркомпрос, Центральный отдел работниц и Агитационный отдел РКП) единодушно сошлись на том, что «по политическим причинам» вывозить голодающих детей за границу «нецелесообразно». Исключение составил лишь Наркомат по иностранным делам РСФСР, который, руководствуясь все теми же «политическими соображениями», порекомендовал принять данное предложение[25]. Любопытное заключение по этому вопросу направил в Деткомиссию ЦО работниц: «Отдел работниц считает по политическим причинам нецелесообразным вывоз голодающих [подчеркнуто в документе -Т.С.] детей за границу и не изменил своей точки зрения до настоящего времени. Но, поскольку речь идет о краткосрочной поездке детей на отдых [...] отдел работниц считает возможным в виде опыта допустить такую поездку (с образовательными целями) группы детей петроградских рабочих. Причем отдел считал бы желательным воспользоваться предложением для посылки рабочих подростков комсомольцев». Именно эта идея и была положена в основу принятого в августе 1922 г. решения - «принять предложение в виде исключения». Вопреки просьбе Голландского комитета, послать за границу решили отнюдь не детей голодающих губерний, а 150 детей петроградских рабочих (преимущественно комсомольцев!), в возрасте от 15 до 17 лет. В основном докладе, сделанном на заседании ЦК Помгол по поводу предстоящей поездки детей в Голландию, было прямо сказано, что она должна состояться «вне связи с Помголом»[26].

Как бы то ни было, невзирая на «политическую целесообразность», голодающие дети (и в первую очередь именно малолетние и сироты) отчаянно нуждались в помощи, обеспечить которую советское правительство было не в состоянии. «Буржуазное общество», напротив, изъявило готовность предоставить эту помощь. Уже летом 1921 г. появились первые зарубежные предложения принять на воспитание детей голодающих губерний. Так, в августе 1921 г. Английский комитет помощи детям Центральной Европы предложил разместить в английских семьях тысячу голодающих детей[27]. Позже последовали предложения от Германии, Чехословакии, Болгарии, Голландии, Бельгии, Турции, Британско-Американской комиссии помощи, Христианского Интернационального комитета и др. Понимая, что дети находятся на грани вымирания, советское руководство было вынуждено пожертвовать своими политическими амбициями и принять эту помощь, разумеется на специально оговоренных условиях. Однако, «жертва» эта порой оказывалась бессмысленной, не принося желаемых плодов. В частности, вышеупомянутое предложение Английского комитета помощи детям Центральной Европы было без промедления принято советским руководством, которое поручило заместителю председателя Деткомиссии ВЦИК В.С. Корневу «немедленно приступить к организации отправки детей»[28]. Тем не менее, осуществить на практике предложение Английского комитета помощи детям по неизвестным причинам так и не удалось. Та же участь постигла и предложение английских и немецких рабочих принять в свои семьи по тысячи советских детей из голодающих губерний. Дектомиссия ВЦИК, Наркомпрос и ЦК Помгол, заручившись поддержкой Советского правительства, с благодарностью приняли предложение рабочих Англии и Германии. Началась разработка организационной стороны эвакуации детей. В частности, в качестве наиболее предпочтительного возраста эвакуируемых детей был назван школьный возраст. Детей дошкольного возраста вывозить не рекомендовалось, т.к. опыт внутренней эвакуации показал, что массовые перевозки для них крайне тяжелы и опасны. Подростки же старшего возраста к этому моменту в подавляющем большинстве «разбрелись» в поисках заработка в урожайные губернии. Относительно пола эвакуируемых детей все единогласно отдали предпочтение мальчикам, так как «воспитание девочек в Германии и вообще на Западе», по мнению советского руководства, носило «более мещанский характер». Эвакуировать девочек предлагалось лишь «в исключительных случаях, чтобы не разлучать братьев и сестер». Относительно регионов, из которых следует эвакуировать детей, были высказаны следующие пожелания: в Германию отправлять детей из Немкоммуны, а в Англию - детей прибывающих в Москву из голодающих губерний. Рекомендованный срок эвакуации был неопределенным, но довольно продолжительным - вплоть до окончания общего или профессионального образования[29].

Поскольку согласие отправить голодающих детей на воспитание в семьи английских и германских рабочих не встретило никакой реакции со стороны правительств Англии и Германии, Деткомиссия ВЦИК была вынуждена обратиться за помощью в ЦК Объединенной Коммунистической партии Германии. В совместной радиограмме ЦК РКП(б) и Деткомиссии ВЦИК от 13 сентября 1921 г. говорилось:

«Дорогие товарищи!
С глубокой благодарностью принимая Ваше Товарищеское предложение помощи голодающим детям рабочих и крестьян Поволжья, Российская Коммунистическая партия настоящим извещает Вас что некоторое время тому назад нами было получено предложение Английских и Германских рабочих о принятии ими на свое обеспечение по 1000 детей. Это предложение нами было принято и в Радио от ... [так в тексте - Т.С.] сентября с.г. предложено полномочным представителям Советской России в Лондоне и Берлине выяснить с соответствующими Правительствами как и на каких условиях они мыслят себе осуществление желания своих рабочих о эвакуации детей из России. На отправленное РАДИО пока ответа не получено, и мы были бы крайне благодарны, если бы Вы с своей стороны предприняли бы необходимые меры к ускорению выяснения затронутого вопроса»[30].
Ответ ЦК Компартии Германии в фондах Деткомиссии ВЦИК и ЦК Помгол, к сожалению не сохранился. О его содержании мы можем судить лишь по сопроводительному письму Деткомиссии в заграничный отдел ЦК Помгол. В этом письме от 26 сентября 1921 г. говорится, что в ЦК Помгол «препровождается ответ ЦК Компартии Германии с указанием количества детей, которых можно подвести к Петроградскому порту»[31]. Тем не менее, никаких данных о том, что советские дети действительно были эвакуированы в Германию или Англию, в материалах ЦК Помгол и Деткомиссии ВЦИК найти не удалось. Мы не можем с уверенностью утверждать, что же произошло, данный вопрос требует дополнительного изучения. Можно лишь предполагать, что инициатива английских и германских рабочих на тот момент не нашла поддержки правительств этих стран. Косвенным подтверждением этого может служить пересланный Лондонским бюро Интернационального секретариата движения к Христианскому интернационалу в ЦК Помгол в феврале 1922 г. ответ Британского правительства на просьбу Христиансткого интернационала принять в Англии голодающих детей из России. Ответ за подписью Гарольда Скота гласил: «На Вашу просьбу привести из России 250 голодающих детей сообщаю Вам, что я уполномочен секретарем государства выразить Вам свое сожаление, что в настоящую минуту он не в состоянии принять их в Англию»[32].

Таким образом, первые попытки Советской России эвакуировать детей голодающих губерний за границу оказались неудачными. Эти неудачи болезненно задевали самолюбие советского руководство, демонстрируя откровенное неуважение к нему со стороны правительств западных держав. Тем не менее, правительство России не отказалось в принципе от идеи эвакуации детей в буржуазную Европу. Деткомиссией ВЦИК совместно с Наркомпросом были разработаны основные условия эвакуации детей, которые должны были, во-первых, защитить их от эксплуатации, а во-вторых, максимально обезопасить Советскую Республику от возможности использовать данную акцию в целях антисоветской пропаганды. Содержание этих условий сводилось к следующему:

- отправлять за границу детей только в возрасте от 8 до 14 лет;

- вывозить за границу мальчиков, а более подверженных мелкобуржуазному влиянию девочек отправлять лишь «в исключительных случаях»;

- за пределы России эвакуировать только «детей физически здоровых, умственно развитых, морально безупречных»;

- в Германию отправлять преимущественно детей из Немкоммуны;

- общий срок эвакуации детей не должен превышать 3-5 лет[33].

Именно эти принципы впоследствии легли в основу всех решений, принимаемых по вопросу об эвакуации детей за рубеж. Изменения коснулись лишь желательной возрастной группы - возрастная планка была снижена на 2 года (от 6 до 12 лет). Кроме того было добавлено условие обязательного сопровождения детей сотрудниками Наркомпроса для «а) администрирования всем делом; б) обучения русскому языку; в) политического воспитания»[34].

Соглашение с Чехословацкой Республикой:
«Отправлять физически здоровых, умственно развитых и морально безупречных»

Первые серьезные переговоры на правительственном уровне о вывозе голодающих советских детей за границу состоялись в октябре 1921 г. 8 октября Министерство иностранных дел Чехословацкой Республики направило в Торговую делегацию РСФСР в Праге письмо, в котором сообщалось, что около 400 семей обратились к ним с предложением принять на полное обеспечение русских детей из голодающих губерний. В письме подчеркивалось, что эти семьи предпочли бы взять на воспитание сирот в возрасте не более 14 лет. Чешская сторона просила решить этот вопрос как можно скорее, чтобы в случае положительного ответа успеть перевезти детей до наступления зимних холодов[35]. Несмотря на довольно сложные отношения с руководством Чехословацкой республики и принципиальное нежелание Советской России подвергать советских детей влиянию идеологически чуждого Запада, уже через неделю, 15 октября, между Деткомиссией ВЦИК и Чехословацкой миссией было заключено «Предварительное соглашение» об эвакуации 400 детей. В этом соглашении Деткомиссия ВЦИК, действовавшая по договоренности с ЦК Помгол, попыталась найти компромиссные условия эвакуации, с тем, чтобы максимально снизить возможность превращения эвакуированных детей в объект антисоветской пропаганды. С одной стороны, оговаривалось, что эвакуации подлежат лишь русские дети, в возрасте 8-14 лет, «физически здоровые, умственно развитые и морально безупречные». С другой стороны, советское руководство, идя навстречу чешским семьям, обязалось «по возможности» отправить в Чехословакию именно беспризорных детей[36]. 17 октября это соглашение было одобрено на заседании Деткомиссии ВЦИК, а 24 октября Президиум Деткомиссии признал предложение Правительства Чехословакии об эвакуации 600 детей «приемлемым» при условии создания при Российском представительстве в Праге особого Педагогического инспекториата[37]. Одновременно было принято решение начать разработку организационно-технической стороны эвакуации. Оперативность, с которой Деткомиссия принимала решения по предложениям Чехословакии, говорит о том, что спасение детей для нее было важнее, чем какие бы то ни было политические интриги. Положение детей усугублялось с каждым днем, катастрофически росла детская смертность, к тому же неумолимо надвигались холода.

Заключив Предварительное соглашение, ЦК Помгол, Деткомиссия ВЦИК и Наркомпрос немедленно приступили к работе над проектом договора с правительством Чехословакии. В ходе этой работы 4 ноября к Советскому правительству обратился также Чехословацкий Красный Крест с просьбой прислать в Чехословакию 1000 детей из голодающих губерний[38]. Учитывая все предложения, поступившие в разное время от правительства и общественных организаций Чехословакии, представители Деткомиссии ВЦИК, Эвакбюро Наркомпроса и Заграничного отдела ЦК Помгол разработали проект окончательного договора. В соответствии с этим договором Чехословакия обязывалась принять к себе на полное иждивение 600 детей из голодающих губерний Поволжья. Отдельно оговаривалось, что эвакуации подлежат только русские дети без различия пола (но предпочтительнее мальчики) в возрасте от 6 до 12 лет, «физически нормальные, умственно развитые и морально безупречные». Дети эвакуировались на срок не менее 1 года. Для контроля за их жизнью в эвакуации при Российской Дипломатической миссии в Праге создавалось специальное Педагогическое бюро (в некоторых документах - Педагогический инспекториат). Пункту о создании для сопровождения эвакуируемых детей специального Педагогического бюро Советское правительство придавало особое значение. В специальной Инструкции Педагогическому бюро, говорилось, что «на членов Бюро возлагается обязанность всесторонней помощи ребятам, вывезенным из России, наблюдение, забота о правильном всестороннем воспитании их». Для успешного выполнения этих обязанностей всем членам бюро предоставлялись права дипломатических работников, а, следовательно, и право беспрепятственно перемещаться по стране и в любое время посещать семью и школу, где будут жить и учиться эвакуированные из России дети. В договоре также подчеркивалось, что по истечении года Чехословацкое правительство не должно чинить никаких препятствий возвращению в Россию «всех детей, или тех из них, о которых будет заявлено Российским правительством»[39]. 9 ноября проект был утвержден ЦК Помгол и передан на рассмотрение чешской стороне. Как выяснилось позже, условие о создании специальной группы для сопровождения эвакуируемых детей не понравилось правительству Чехословакии. «Чешпра было очень обижено фактом командировки с детьми наших педагогов, как признаком недоверия»[40] - сообщил в январе 1922 г. в Москву Полномочный представитель РСФСР в Чехословакии П.Н. Мостовенко. Тем не менее, 22 ноября Чехословацкая миссия сообщила, что Правительство Чехословацкой Республики приняло договор и уже 28 ноября для эвакуируемых детей из Праги к русско-польской границе будет отправлен санитарный поезд.

В этот момент события приняли совершенно неожиданный поворот, и эвакуация голодающих детей оказалась под угрозой срыва. Пленум ЦК Помгол «найдя возможным принять договор» (напомню, что речь идет о договоре, утвержденном ЦК Помгол менее месяца назад) в то же время постановил «отказаться от реального его осуществления»[41]. Видимо, столь неожиданное решение основывалось на рекомендациях Иностранного отдела Российского Красного Креста. 11 ноября, через 2 дня после передачи проекта договора представителям Чехословакии, Иностранный отдел обратился в ЦК Помгол с письмом, в котором призвал с осторожностью отнестись к предложению Чехословацкого Красного Креста. Центральный Комитет Российского КК высказал ряд опасений, связанных с возможным вывозом из России голодающих детей. В качестве наиболее опасных моментов указывались следующие: 1) «оторванность детей от семьи на неопределенное время»; 2) «возможность сделать детей предметом эксплоатации[42], как это уже было с детьми, вывезенными Американским Красным Крестом во Владивостоке в 1919 году»; 3) вероятность «интеллектуального воздействия на детей», вредное влияние на них «методов воспитания и среды»; 4) отсутствие гарантий «материальной обеспеченности» детей[43].

Так или иначе, после неожиданного решения Пленума ЦК Помгол, Советское правительство оказалось в весьма затруднительной ситуации, будучи не в состоянии выполнить собственные условия договора. В дело вмешался Президиум ВЦИК, который 24 ноября принял решение «во изменение постановления ЦК Помгол» разрешить ратификацию договора об эвакуации голодающих детей в Чехословакию[44].

Путь из Симбирска в Пардубицы:
«Следование санпоезда взято на особый учет...»

По условиям договора дети должны были быть доставлены к советско-польской границе для пересадки в чешский санитарный поезд к 1-му, самое позднее 2-му, декабря. Для этого отправиться из Симбирска следовало уже в конце ноября. В середине ноября в Симбирский губоно была отправлена телеграмма о том, что санпоезд № 40 прибудет в город 26 ноябре для «погрузки» 600 мальчиков в возрасте от 6 до 12 лет[45]. В действительности санпоезд прибыл в Симбирск только 1 декабря, однако необходимый «контингент» для эвакуации все еще не тыл готов и, несмотря на настоятельные требования Эвакбюро «грузить контингент без задержки», в Москву поезд отправился лишь вечером 5 декабря[46]. Тем не менее, исполнители поспешили в срок отрапортовать в Центр об успешном выполнении задания, не утруждая себя проверкой практического положения дела. Сообщение о том, что поезд с эвакуируемыми детьми прибудет к ст. Негорелое не позднее 2 декабря поступило в ЦК Помгол и в Наркомпрос еще до того, как этот поезд прибыл в Симбирск[47]. Поскольку в обещанное время поезд не прибыл и о нем не было никакой информации, обеспокоенная Чехословацкая миссия, неоднократно обращалась с соответствующими запросами в ЦК Помгол, который, в свою очередь, запрашивал информацию в Эвакбюро Наркомпроса. Однако никто не мог дать ясный ответ: противоречивая информация о местонахождении санпоезда привела к тому, что на какое-то время он оказался «потерян» Центром. В какой-то момент Деткомиссии и ЦК Помгол пришлось признаться Чешской миссии в том, что ни о местонахождении поезда с эвакуируемыми детьми, ни о местопребывании созданного для сопровождения детей Педагогического бюро им ничего не известно[48]. Ситуация несколько прояснилась лишь 5 декабря, когда в Президиум Деткомиссии ВЦИК из Симбирска поступила телеграмма о том, что санпоезд № 40 именно в этот день был наконец отправлен в Москву. В телеграмме также указывалось, что в поезде находятся 600 мальчиков от 6 до 12 лет. Таким образом, реальная ситуация вновь «подгонялась» под план. В действительности, численность детей, отправленных из Симбирска была значительно меньше, среди них были как мальчики, так и девочки, а максимальный возраст эвакуируемых превышал 12 лет. По данным председателя Педбюро В.Н. Шульгина, из Симбирска в Чехословакию отправили лишь 292 ребенка в возрасте до 14 лет[49]. Дело было, конечно, не в том, что в Поволжье не нашли 600 голодающих мальчиков требуемого возраста. Проблема заключалась в том, что требовались мальчики «физически здоровые», «умственно развитые» и «морально безупречные». Очевидно, что среди голодающих беспризорников Поволжья детей, отвечающих данным требованиям, практически не было, да и не могло быть. Недостающее число детей было решено набрать в Москве.

Дорога в Москву заняла значительно больше времени, чем это предполагалось изначально. Виной тому было не только тяжелое положение на дорогах, но и плохая организация, а также безответственность, халатность и преступное равнодушие чиновничества и некоторых служащих железной дороги. В Наркомат путей сообщения заблаговременно была направлена телеграмма за подписью В.С. Корнева, в которой заместитель председателя Деткомиссии просил наркома путей сообщения «считать поезд на особом учете и принять меры к его своевременному прибытию»[50]. Соответствующие телеграммы и телефонограммы были отправлены также на основные железнодорожные станции, через которые проходил путь санпоезда. Во всех инструкциях и директивных письмах ЦК Помгол и Деткомиссии ВЦИК также подчеркивалось, что следование поезда с эвакуируемыми детьми должно быть взято под особое наблюдение в целях обеспечения ему наиболее благоприятных условий продвижения. Тем не менее, следовавшие с детьми члены Педбюро регулярно телеграфировали в Москву о том, что поезд задерживают; вновь и вновь просили дать специальное распоряжение работникам железной дороги о его незамедлительной отправке. «Держат 3 часа», «держат 5 часов», «держат 8 часов», - эти тревожные сообщения о движении санпоезда регулярно поступали в ЦК Помгол, в Наркомпути, в Наркомпрос и лично Ф.Э. Дзержинскому>[51]. Лишь 12 декабря в 18.00 санпоезд № 40 наконец прибыл в столицу. Остановка здесь была необходима, во-первых, для того, чтобы добрать недостающее по условиям договора число эвакуируемых детей (более трехсот человек), во-вторых, для того, чтобы снять с поезда детей, которые по состоянию здоровья не могли продолжать путь. 19 детей заболели уже в Симбирске за те 3 дни, которые прошли между посадкой в поезд и его отправлением, еще 20 заболели по дороге в столицу. Однако детский приемник в Москве отказался принять заболевших. Только после настоятельных требований Педбюро 9 наиболее тяжело больных все же были сняты с поезда[52].

Несмотря на то, что у Деткомиссии и МОНО была целая неделя для подбора и подготовки для эвакуации дополнительной группы детей, к моменту прибытия санпоезда в Москву группа готова не была. В результате, выражаясь словами современников, взяли «первую попавшуюся партию ребят» из Московского Покровского приемника - 164 человека, что было почти вдвое меньше недостающего по условиям договора числа. Следует отметить, что в Покровском приемнике находились преимущественно дети, «самотеком» прибывшие в столицу из голодавших губерний. В отличие от «сибирских детей», которые, по словам членов Педбюро, «производили впечатление дисциплинированных и воспитанных», дети из Покровского приемника «оказались крайне неподготовленными». Как следует из доклада Педбюро в Москву в январе 1922 г., эти дети уже в первые 2 дня «выявили свою неорганизованность, недисциплинированность, свои отрицательные стороны характера (воровство, ругань и т.д.)». Учитывая, что эти дети в подавляющем большинстве имели за плечами солидный опыт бродяжничества, не следует удивляться тому, что как-то ночью, еще до достижения поездом советско-польской границы 9 «покровских» ребят сбежали из поезда, захватив с собою некоторые вещи своих товарищей и членов Педбюро, включая их верхнюю одежду[53].

«Неорганизованность» и «недисциплинированность», к сожалению, проявили не только эвакуируемые дети. То же можно сказать и о работниках железной дороги. Путь из столицы до станции Негорелое, где детей ожидал санпоезд из Чехословакии, оказался не менее сложным и столь же плохо организованным, как и путь из Симбирска. Посадка детей из Покровского приемника происходила глубокой ночью и растянулась на 4 часа - с часа ночи до 5 часов утра. Затем еще около часа пришлось ждать разрешение отправки, после чего еще более суток поезд с детьми продержали поочередно «на Николаевке, Алексеевке и Александровском вокзале»[54]. Лишь через две недели после того дня, на который была назначена передача детей чешской стороне на советско-польской границе санпоезд наконец отправился из Москвы. Однако мучения эвакуируемых детей на этом не закончились. «Наше передвижение, - писал в своем докладе Шульгин, - совершалось с невероятными трудностями. На каждой станции нам отказывали в паровозе, предлагали ждать неизвестное количество времени [...] Телеграмма НКПС в некоторых пунктах не была получена [...], другие пункты считали, что она не ясна и предлагали ждать пока пройдут все пассажирские поезда, так как они имеют преимущество». В Смоленске железнодорожную бригаду удалось получить только при помощи местной ЧК. Отстаивать интересы эвакуируемых детей членам Педбюро пришлось в обстановке практически полного непонимания, некоторые начальники станций даже не разрешали им пользоваться телефоном, ссылаясь «на отсутствие такого предписания». При этом на протяжении всего пути из Москвы детей сопровождали представители чешской миссии и «вся эта борьба» с железнодорожным руководством происходила у них на глазах. Как сообщает в своих отчетах председатель Педбюро Шульгин, представители чешской миссии вместе с ним ходили по всем инстанциям, однако их присутствие не смутило работников железной дороги и не ускорило продвижение санпоезда[55].

Вечером 17 декабря санпоезд № 40 сделал остановку в Смоленске, для «догрузки» голодающих детей, так как до определенной советско-чешским договором численности эвакуируемых детей все еще не хватало около 200 человек. Однако, подготовленная для эвакуации группа детей в 200 человек, ожидала не в Смоленске, а в Рославле. Учитывая сложности, связанные с плохой организацией работы железнодорожных служб, путь в Рославль занял бы еще более 2 суток. В то же время представители Чехословацкого Красного Креста, заявили, что «в случае дальнейшей задержки они снимают с себя ответственность за могущие произойти на границе недоразумения». В этих условиях было принято решение следовать далее к станции Негорелое, не заезжая в Рославль[56].

Помимо трудностей, связанных непосредственно с передвижением поезда, в ходе эвакуации возникли и другие серьезные проблемы. В частности, предоставленное детям питание было крайне низкого качества. Его основу составляли мороженная картошка, рис и испорченная треска. Персонал поезда не смог есть эту пищу и готовил себе отдельный обед. Для сопровождавших детей представителей чешской миссии во избежание скандала пришлось приобретать дополнительное питание. Длительный переезд в не отапливаемом поезде при отсутствии нормального питания привел к обострению уже имевшихся и появлению новых серьезных заболеваний у ослабленных длительным голодом детей. По подсчетам Шульгина, на пути от Симбирска до советско-польской границы ежедневно около 4 детей заболевали такими тяжелыми болезнями, как менингит, корь, сибирская язва, возвратный тиф и т.д.[57]

Советские дети в чешском карантинном лагере:
«Впечатление политической игры, цинично разыгрываемой»

20 декабря 1921 г., почти на три недели позже запланированного срока, санпоезд с эвакуируемыми детьми наконец пересек советско-польскую границу. В Минске были составлены акт о передачи Россией Чехословакии 439 детей, а также список детей, сбежавших за время пути или отставших от поезда № 40. В списке сбежавших были указаны 12 мальчиков в возрасте от 9 до 12 лет, об их дальнейшей судьбе ничего не известно[58].

В чешском санпоезде, по свидетельству членов Российского Педагогического бюро, для детей были созданы все необходимые условия. Ребята были размещены «достаточно просторно», все вагоны отапливались, их ежедневно мыли. Для каждого ребенка были приготовлены мягкие тюфяки. В поезде был организован изолированный лазарет из двух специально оборудованных вагонов по 20 коек в каждом. Сопровождавшие детей чехи говорили по-русски. Во всех отчетах членов Советского Педбюро особо отмечается доброжелательное отношение чехов к детям. «Эта атмосфера заботливости, внимания, - подчеркивал в своем отчете Шульгин, - сопровождалась всю дорогу и не только со стороны сопровождающего персонала, но и со стороны посторонних поезду людей [...] На остановках, где скрещивались поезда, ребят приветствовали возгласами и маханием платков, некоторые заходили в вагоны и просили немедленно дать на воспитание ребят». Кормили детей 5 раз в день. Еда, по общим отзывам членов Педбюро, была «прекрасного» качества. Единственная сложность, связанная с кормлением детей, заключалась в том, что изголодавшиеся подростки ели настолько жадно, что от переедания у них начались желудочные проблемы. Таким образом, упрекнуть чехов можно было лишь в одном: вопреки условиям договора они не привезли детям одежду и обувь, пообещав выдать их после прибытия на место[59].

По прибытии в Чехословакию детей отправили в карантинный лагерь Пардубицы, так как многие из них были больны, в том числе тяжелыми инфекционными заболеваниями, некоторые имели признаки тифа. 1 девочка вскоре умерла[60]. В карантинном лагере советским детям также оказали очень хороший прием. Встретившие их «сестры», по словам Шульгина, обращались с детьми, «с большой нежностью»[61]. Разместили ребят в пяти больших одноэтажных бараках. Вот как описывает эти бараки В.В. Беренштам, посетивший эвакуированных детей 6-7 января 1921 г. по поручению Полномочного представителя РСФСР в Чехословакии П.Н. Мостовенко.: «Каждый барк состоит из 2-х просторных зал, отделяемых общей передней. При длине залы (я измерял шагами только одну) - 38 аршин, ширина более 10 аршин, а также при 14 окнах - в зале помещается всего 34 кровати, так что воздуха и света для детей много, тем более, что зал высокий. Пол - каменный - плиты, железные кровати с матрацами, бельем, одеялами и подушками. Каждая зала отапливается целый день двумя печами. Освещение вечером электрическое. Дети в возрасте от 7 до 14 лет (один есть 17 лет) - имеют очень жизнерадостный, сытый вид». Кормили в Пардубицах 4 раза в день, «вкусно сытно, разнообразно». «Дети сияют от удовольствия, когда говорят об обеде с его ежедневным разнообразием», - писал в своем отчете ВВ. Беренштам. Вот типичный пример меню, который приводит в своем докладе Шульгин: 1) на завтрак: какао с белым хлебом; 2) в 12 часов: суп, мясное блюдо с подливкой и картошкой или макаронами; 3) через полтора - два часа после обеда: сладкий кофе или какао и белая булка с вареньем; 4) на ужин: каша, галушки с мясом и хлебом. По словам В. Беренштама, дети были «в восторге», «все и все» ели «поразительно жадно». В честь празднования Рождества была организована «елка», во время которой детей «угощали» колбасой с рисом[62].

Однако в целом жизнь советских детей в карантинном лагере оказалась отнюдь не столь радужной. Прежде всего, санитарное состояние лагеря, по общим отзывам членов Педбюро, оставляло желать лучшего. В частности, П.Н. Мостовенко, осмотрев бараки, в которые были помещены дети, пришел к выводу, что они не продезинфицированы. Аналогичное впечатление сложилось и у Шульгина, писавшего в своем отчете, что в санитарном отношении положение в карантинном лагере неблагополучное, широко распространены вши. К тому же детские бараки не были отделены не только друг от друга, но и от бараков для взрослых, что привело к появлению и быстрому распространению среди эвакуированных детей новых болезней, приобретенных уже в самом лагере. Среди пострадавших от неудовлетворительных в санитарно-гигиеническом отношении условий оказались и сопровождавшие детей советские воспитатели. Так, заболевшую ангиной воспитательницу Раеву медработники лагеря поместили в барак, где лежали женщины с тяжелыми заразными заболеваниями. В результате Раева заразилась от них рожей и на некоторое время оказалась в крайне тяжелом состоянии, будучи, по словам Мостовенко, на грани жизни и смерти[63].

Помимо еды, «восторг» у детей вызвало также и купание в ванной[64]. Однако удовольствие это было не частым. За 12 дней дети всего 2 раза мылись в бане, причем после бани были вынуждены надевать ту же старую рваную одежду, в которой они приехали из России. Подавляющее большинство детей было одето в серые парусиновые халаты на вате, которые им выдали еще в советском приюте. По утверждению офицера Кубека, представителя Чехословацкого Красного Креста в Пардубицах, одежду детей дважды дезинфицировали. Однако на членов Педбюро и представителей Советской Дипмиссии надетое на детей тряпье произвело крайне удручающее впечатление. Объясняя причины невыполнения условий предварительной договоренности об обеспечении всех детей новой одеждой в первый же день после принятия их под свою опеку, чехи поначалу ссылались на необходимость снять с каждого ребенка мерку для индивидуального пошива. Затем утверждали что новые белье и одежда были своевременно подготовлены для всех детей, но выдавать их в карантинном лагере сочли нецелесообразным, поскольку дети все равно быстро испачкаются. «Гораздо лучше для детей, когда они явятся в чужие семьи хорошо и чисто одетые, а не грязные - пояснил по этому поводу Кубек. - Сами видите, как они возятся, на затоптанном полу. Из бани в чистой одежде мы их сюда уже не впустим»[65].

Странная ситуация сложилась также и с обувью: некоторые дети были обуты в хорошую американскую обувь, другие же ходили босиком. Босые дети объяснили, что побросали свою старую рваную обувь, чтобы им выдали хорошую. Однако, по неизвестным причинам, надежды их не оправдались, и они так и остались босыми вплоть до окончания своего пребывания в карантинном лагере.

Досуг детей организован не был. На почве безделья, между ними начались конфликты. Чтобы занять чем-то слоняющихся без дела подростков, представителям Российской Дипломатической миссии пришлось на собственные средства купить карандаши и бумагу[66]. Кроме того, совместно с Педбюро ими были организованы лекции. Так, Беренштам 4 раза прочитал 2 лекции: «Победы науки» и «Писатель В.Г. Короленко». «Удивляло внимание детей, - писал Беренштам об этих лекциях, - их интересы к возбуждаемым вопросам, ласковость, благодарность, просьбы еще говорить, еще прийти»[67]. По свидетельству Беренштама, большинство детей интересовались, скоро ли их «выпустят» из карантинного лагеря, хотели связаться с родными, тосковали по России. Аналогичное впечатление сложилось и у Шульгина. Когда он сообщил детям о своем скором отъезде из лагеря, те были очень встревожены и расстроены: «Ко мне потянулись ручонки даже старших баловников с голосом полным печали и просьбой приезжать чаще и поместить их там, где я буду жить. Видимо, им все же было тяжело»[68].

Именно в Пардубицах на практике подтвердились мрачные опасения советской стороны о том, что эвакуация детей может быть использована в целях антисоветской пропаганды, а сами дети могут оказаться беспомощным орудием политической борьбы. 27 декабря, посетив карантинный лагерь, советский полпред Мостовенко обнаружил, что в нем проживали также бывшие врангелевские офицеры, которые свободно целыми группами заходили в бараки к эвакуированным детям и проводили среди них «безобразную агитацию» против советской власти. Более того, именно эти офицеры под видом студентов были приставлены к детям в качестве воспитателей. «Часть детей запугана, часть уже обработана», - сообщил Мостовенко в радиограмме Чичерину 29 декабря 1921 г.[69] За положительные отзывы о советской власти детей наказывали, даже били. Так, во время посещения карантинного лагеря В.В. Беренштамом 7 детей обратились к нему с жалобами на то, что их бьют заведующий лагерем, бывший офицер, и 1 из сиделок. Причем заведующий лагерем избивал их прутом и доской от бочки, а одному мальчику (Николаю Иванову) ударом по лицу он выбил зуб[70]. По свидетельству этих детей, били и многих других, но далеко не все решились в этом признаться. Так, например, в числе тех, кто подвергался физическому насилию, Беренштаму назвали и Клавдию Смирнову. Однако сама девочка попросила вычеркнуть ее из списка, объяснив свою просьбу следующим образом: «Ну, что там, один раз ударили, вычеркните». Шульгин прокомментировал данный случай следующим образом: «Причины просьбы девочки вычеркнуть, возможно видеть не в том, что ее 1 раз ударили, а в том, что их довольно часто били. Не безынтересен такой случай: когда в 11 бараке я застал несколько чехов и, обращаясь к одному мальчику, спросил: «Ты жаловался, что тебя бьют. Кто тебя бил?» «Вот этот гражданин». Другой надвинул демонстративно на уши шапку и, забравшись на кровать, громко сказал: «Я знаю, как можно в Чехии говорить правду, для этого нужно шапкой закрыть уши, а то без ушей останешься»». По сведениям, которые удалось собрать Шульгину, «совсем не били» в двух бараках (8-м и 9-м), еще в двух бараках (10-м и 11-м) били, но «далеко не всех», а в 20 бараке просто «били», т.е., по всей видимости, всех[71]. Последнее вызывает особое удивление, так как именно в 20 бараке размещался лазарет.

В целом «методы воспитания», практикуемые в карантинном лагере, показались советским представителям абсолютно неприемлемыми. Мостовенко охарактеризовал их как «фельдфебельские». Так, например, детей ставили по стойке смирно с вытянутыми вперед руками и заставляли стоять в таком положении неподвижно целый час, иногда на руки при этом вешался тяжелый груз. «В мужской половине барака в момент нашего прихода врангелевцы колотили ребенка. Там же в холодных сенях мы встретили плачущего ребенка, выгнанного из барака за обращение к сверстнику словом товарищ. Другой ребенок, сын коммуниста, умершего от сыпного тифа, жаловался на оскорбительные выходки в адрес его отца». В результате антикоммунистической пропаганды уже через неделю между детьми возникла вражда, бараки были разделены на «коммунистические» и «врангелевские»[72].

Заботы об образовании детей были возложены на тех же офицеров, благодаря чему главным предметом оказался «Закон Божий», причем «спешное изучение» молитв проводилось «под страхом наказания и запугивания». Более старшие дети позже жаловались Мостовенко, что «воспитатели» пояснили им цель их эвакуации в Чехию следующим образом: через год-два подросшие и окрепшие дети должны вернуться в Россию «выбивать соввласть». «Тяжелое впечатление политической игры, цинично разыгрываемой, - так охарактеризовал свои впечатления от посещения карантинного лагеря Мостовенко. - Я заявил Чешпра категорический протест против допуска эмигрантов к детям и особенно возмутительный факт поручения эмигрантам руководства религиозно-нравственного воспитания детей»[73].

Чешское правительство признало недопустимость применение к детям насилия, а также сам факт общения эвакуированных детей с бывшими офицерами. 30 декабря управляющий МИД Чехословакии Гирса обратился к председателю Торговой делегации РСФСР с официальным письмом-извинением. «Оказалось, - говорилось, в частности, в письме, - что в комнаты, где находятся дети, привезенные из России, послано было несколько студентов, бывших офицеров из Константинополя, по распоряжению начальника карантинной станции без ведома Министерства Иностранных Дел и без ведома Чехословацкого Красного Креста. Сам факт надзора за детьми студентов, бывших офицеров, хотя бы краткосрочный и вынужденный неожиданными обстоятельствами, считает МИД совершенно недопустимым и противоречащим принципам МИД и Чехословацкого КК, а потому МИД, как только узнало о случившемся, приказало немедленно студентов удалить и запретило на будущее всякий контакт детей с русской эмиграцией. Ввиду вышеизложенного, прошу Вас считать все случившееся прискорбным недоразумением, происшедшим без ведома МИД на основании распоряжения коменданта, не достаточно разбирающегося в обстоятельствах»[74].

Однако на этом инцидент не был исчерпан. Сам факт эвакуации советских детей за границу с первых же дней их пребывания в Чехословакии стал, по словам Мостовенко, поводом для «самых безобразных и лживых нападок на Советскую власть». Так, вскоре после посещения в январе 1922 г. карантинного лагеря группой чешских чиновников, местные газеты опубликовали статью, лейтмотивом которой была мысль «до чего коммунисты довели Россию». В газете, якобы со слов коменданта чешского поезда, перевозившего детей, помимо прочего сообщалось, что «в то время как дети были босы и голодны, сопровождавшие их советские представители обжирались, имели в своем поезде пианино, театр и т.д.»[75] «Дети с первых же шагов становятся объектами сведения счетов с нами»[76], - к такому мрачному выводу пришел Мостовено в своем донесении Чичерину от 5 января 1922 г. Несмотря на внешнюю лояльность и подчеркнутую доброжелательность правительства Чехословакии к советским детям и Российской Дипломатической миссии, этот вывод вскоре получил новое подтверждение. 29 января в газете «Право Лиду» была помещена большая статья, посвященная эвакуации советских детей в Чехословакию. В этой статье корреспондент, в частности, сообщил, что советское правительство прикомандировало к детям троих «воспитателей-евреев»[*], которые к ним никого не допускают из страха противокоммунистической пропаганды. В доказательство были приведены слова, якобы принадлежавшие доктору Л. Нимену: «[...] Не к чему посторонним слушать рассказы детей о том, что происходит в России». Далее корреспондент сообщил, что после ухода советского воспитателя он спросил детей, кого они любят больше - доктора Неймана [имелся в виду Л. Нимена - Т.С.] или русских студентов. В ответ дети якобы дружно закричали: «Студентов, они учат нас читать, писать и грамматике». Здесь следует напомнить, что под «русскими студентами» подразумевались те самые бывшие офицеры, которые применяли по отношению к детям физическую силу и нещадно третировали тех из них, чьи родители были коммунистами; главным же предметом в их образовательной программе были отнюдь не грамматика и грамота, а «Закон Божий». Статья завершается следующими словами: «Привет вам, дети великого несчастного народа. Когда вы вернетесь в степи Поволжья, рассказывайте там о малом чешском народе, который вас так любил, хотя он и не народ коммунистов и объясните ему, что он и не мог стать таковым, потому что слишком любил свободу»[77].

Таким образом Советская Россия оказалась в крайне сложном положении. Пойти на конфликт с правительством Чехословацкой республики руководство России не могло себе позволить. Однако и оставить вышеуказанные факты без внимания было невозможно. В частности Мостовенко, настоятельно рекомендуя избегать «прямых нападок на Чешпра», предложил Чичерину принять следующие меры во избежание «вышеописанного цинизма».

«1) Использовать в «Известиях» и «Правде» прилагаемое радио и мою ноту в виде статей под более или менее крикливым заглавием, вроде: «Врангелевские офицеры в роли воспитателей советских детей» или «Россия на распятии». Статья должна быть составлена в максимум корректности по отношению к Чешпра, центр внимания должен быть направлен на «врангелевцев» и их «методы воспитания» [...] Вместе с тем впечатление и выводы должны получиться такие, чтобы без прямых нападок на Чешпра, путем подчеркивания фактических данных было ясно, в какую обстановку попали дети. 2) Помгол или НКИД должны обратиться к Гирсе в Москве о необходимости энергичнейшими мерами добиться, чтобы данное мне Чешпра обещание изолировать детей от эмиграции не осталось только на бумаге. Затем настаивать на его давлении на Чешпра, чтобы и приставленные к детям служащие и семьи, куда разместятся ребята, были инструктированы и обучены не превращать ребят в объект откровенной политической пропаганды»[78].

Обстановка, в которую попали дети в карантинном лагере, а также появившиеся в чешской печати антисоветские статьи вынудили советское руководство пересмотреть свои позиции относительно эвакуации детей за границу. Правда поначалу возможность их вывоза за пределы России в принципе не исключалась, речь шла лишь о предъявлении более жестких требований к принимающей стране. В частности, в январе 1922 г. в своих комментариях в Москву по поводу сложившейся в Пардубицах ситуации Мостовенко подчеркнул, что «при следующих отправках детей в какие-либо другие государства необходимо обуславливать полную их изоляцию от эмигрантов». Полпред РСФСР сообщил также, что Болгарское правительство обратилось в Представительство РСФСР В Праге с предложением принять в Болгарию 20 000 голодающих детей, и настоятельно рекомендовал при принятии решения учесть обстоятельства приема детей в Пардубицах[79]. В результате 31 января Деткомиссия ВЦИК приняла решение «отклонить предложение об эвакуации детей в Болгарию», «учитывая опыт эвакуации детей в Чехословакию». Болгарии было предложено оказать свою помощь голодающим детям на месте, «путем присылки соответствующих средств»[80]. Отныне всем желающим принять на воспитание голодающих детей из России предлагалось использовать выделенные для эвакуации средства на оказание помощи на территории России. Наконец в июне 1922 г. по этому вопросу было принято принципиальное решение: «ЦК Помгол решила принципиально никакой заграничной эвакуации детей не производить [выделено мною - Т.С.], прося все организации, желающие взять на свое обеспечение голоддетей, оказать эту помощь присылкой соответствующих ресурсов в Поволжье»[81]. Именно такое заключение было дано Деткомиссией в связи с предложением Нидерландского комитета помощи в Лейдене принять в Голландии для восстановления здоровья несколько тысяч советских детей. Аналогичные ответы получили весной-летом 1922 г. Ангорское правительство в ответ на предложение прислать в Турцию «на пропитание» 1000 детей-мусульман; Британско-Американская комиссия помощи на предложение эвакуировать 150 детей и разместить их в нескольких приютах[82]. Были отклонены даже предложения, поступившие от коммунистических партий. Так, например, в феврале 1922 г. Коммпартия Чехословакии, получив предварительно согласие своего правительства, обратилось к Российскому Педбюро в Праге с предложением разместить в рабочих семьях Чехословакии 600 детей из голодающих районов России. «Сейчас идет большая работа по подготовке к приему детей, - сообщил Шульгин в очередном отчете в Москву от 17 февраля 1922 г., - шьется одежда, собираются вещи и деньги. Считал бы совершенно необходимым согласиться на это предложение»[83]. Тем не менее и это предложение также было отклонено.

Под опекой семей:
«Все в хороших материальных условиях, весьма довольны...»

По истечении карантина советских детей распределили в семьи в разных районах Чехословацкой Республики (219 в Чехии и 219 в Моравии, Словакии, Силезии)[84]. На каждого ребенка перед передачей его в семью были заполнены специальные контрольно-учетные документы - «Индивидуальная карточка ребенка» и «Карточка учета размещения». В индивидуальной карточке указывались следующие сведения: 1) фамилия, имя, отчество; 2) пол и возраст; 3) физическое состояние и состояние здоровья; 4) рост, вес, обхват груди (на вдохе и выдохе); 5) педагогическая подготовка; 6) когда был принят. В карточке учета размещения помимо данных самого ребенка (в том числе указания местности, из которой он прибыл), фиксировались данные его временных опекунов: адрес, социальное положение и профессия; состав семьи; перемещения семьи с указанием их причин.

Семья, принявшая на воспитание ребенка обязывалась ежемесячно отчитываться по специально разработанной форме, включавшей следующие вопросы:

- Какое учебное заведение посещает ребенок и какова его «успешность».

- Какое количество времени ребенок ежедневно проводит в учебном заведении.

- Как ребенок проводит время вне школы, что входит в круг его интересов.

- «Характерное душевное состояние» (предлагались варианты: «довольный, общительный, грустный, замкнутый, раздражительный»).

- Поведение ребенка и его «проступки», а также «формы воздействия» на него со стороны опекунов.

- Изменения, произошедшие в характере ребенка за время его пребывания в семье.

- На каком этаже и в каком помещении (светлом, темном, сыром, сухом) живет ребенок.

- Сколько всего комнат занимает семья.

- Как скоро ребенок устает от работы (умственной и физической).

- «Болезненные проявления» (имеются ввиду несчастные случаи и недомогания), наблюдавшиеся у ребенка за отчетный период.

- Прибавка в весе и росте.

- Усвоение языка.[85]

Очевидно, что приводимые в отчетах характеристики «душевного состояния» ребенка, изменений в его характере, оценки детских «проступков» и применяемых по отношению к ним «форм воздействия» и т.п. были весьма субъективны. Советское Педагогическое бюро не полагалось только на отчеты опекунов, а осуществляло самостоятельный контроль за положением детей. В обязанности членов Педбюро входило регулярное посещение семей и школ, где жили и учились эвакуированные дети. Из отчетов, которые члены Педбюро ежемесячно отправляли в Деткомиссию ВЦИК, ЦК Помгол, и Эвакбюро Наркомпроса, в целом складывается весьма благоприятное впечатление об условиях жизни эвакуированных детей и отношении к ним опекунов. Семей, желающих взять на воспитание советских детей оказалось значительно больше, чем это было необходимо, что дало возможность выбрать в качестве опекунов наиболее зажиточных из них, имевших «хороший авторитет»[86].

Вот как Л. Нимен описал жизнь советских детей в чешских семьях в отчете от 12 августа 1922 г.: «[...] Все в хороших материальных условиях, весьма довольны. Только один мальчик, труд которого, очевидно, эксплуатировался, просил, чтобы его переместили в другую семью, о чем немедленно было сделано распоряжение. [...] Во время объезда приходилось во многих случаях наблюдать большую привязанность детей к семьям, где они живут, что объясняется, с одной стороны, психологией ребенка вообще, а также хорошими материальными условиями, в которые поставлены дети (у некоторых девочек видел по 12 платьев и по 5-ти пар ботинок). Отношение к детям всюду хорошее. Дети нигде не жаловались на применение телесных наказаний. Воспитывают детей в мелкобуржуазном духе. Стараются привить им религиозные навыки [...]». Нимен также отметил, что все дети, за исключением двоих ребят, с первых же месяцев делают большие успехи в учебе, «учителя школ удивляются их способностям»[87].

Спустя год положение в целом оставалось столь же благополучным. «Условия жизни детей по наблюдению Педбюро вполне удовлетворительны, - сообщил Нимен в Москву 13 апреля 1923 г., - временами прекрасные. Питание всюду хорошее. Местами между опекунами и детьми установились отношения, не отличающиеся от таковых между родителями и собственными детьми. На телесные наказания жалоб выслушивать не приходилось. В школах были редкие случаи битья по рукам линейкой. Все дети обучаются в школах, некоторые помимо школы обучаются ремеслам [...] Случаев явной эксплуатации детского труда наблюдать не приходилось»[88].

Впечатление Нимена о родственном характере отношений, установившихся между опекунами и детьми подтверждается многочисленными просьбами чешских семей об усыновлении советских детей. Эти просьбы не были неожиданными для правительства России. Из ранее высказанных чешской стороной предпочтительных условий эвакуации (отсутствие у эвакуируемых детей родителей и их малолетний возраст) было ясно, что семьи, изъявившие желание принять русских детей, изначально были ориентированы именно на их усыновление, а не на временный приют. В связи с этим вопрос о возможности усыновления эвакуированных детей чешскими семьями неоднократно поднимался на заседаниях Деткомиссии ВЦИК, в Наркомпросе и ЦК Помгол, а затем Последгол. На первый взгляд советское руководство уже на раннем этапе эвакуации смирилось с тем, что отдельные случаи усыновления детей в Чехословакии неизбежны. «Большинство желающих взять детей, - сообщил, в частности, Мостовенко в Москву 5 января 1922 г., - уже сейчас настаивает на их усыновлении, и, надо думать, большинство ребят мы в результате потеряем. С этим уже ничего не поделаешь [выделено мною - Т.С.]»[89]. Тем не менее, в ответ на официальный запрос правительства Чехословакии о возможности усыновления эвакуированных детей семьями опекунов был дан категорический отказ. Проект усыновления встретил отрицательное отношение как в Деткомиссии ВЦИК, так и в Наркомпросе, и в ЦК Последгол, причем, как сообщил Мостовенко, «означенные Учреждения считают необходимым при первой же возможности поднять вопрос о возвращении этих детей на родину»[90]. Получив категорический отказ в праве усыновления, Министерство иностранных дел Чехословацкой республики и Чешская Земская комиссия Попечения о детях, тем не менее, еще неоднократно предпринимала попытки повлиять на точку зрения советского правительства в этом вопросе, ссылаясь на теплые взаимоотношения, установившиеся между опекунами и детьми. Глубокую взаимную привязанность опекунов к советским детям неоднократно отмечали и представители Российского Педбюро. «Большинство семей, которые я посетил за последнее время, - писал, в частности, Л. Нимен в августе 1922 г. - просило об усыновлении живущих у них детей. Всем указывал, что русское правительство на это не соглашается. Несомненно, что когда настанет момент отъезда, дети и родители пустятся на все средства, чтоб удержать детей у себя. Сами дети, быстро привыкшие к новой обстановке, часто обласканные и не имеющие никаких родных в России, по большей части не проявляют никакого энтузиазма при разговоре об отъезде в Россию. Наоборот, были случаи, что дети, узнав о приезде русских, желающих их проведать, прятались, думая, что приехали забрать их обратно в Россию. Один семилетний ребенок встретил нас таким плачем, что сбежались соседи из ближайших дворов. Вопрос о реэвакуации детей, который, вероятно, станет скоро на очередь дня, будет вопросом несравненно труднее осуществимым, чем эвакуация детей из России»[91]. Дети младших возрастов, эвакуированные в возрасте 6-7 лет, по словам Нимена, особенно сильно «сжились с семьями» своих опекунов. Многие из них уже забыли русскую речь и не имели в России никаких родственников[92]. Тем не менее, усыновление было запрещено даже в отношении малолетних сирот. Любопытно, что местные власти губерний, из которых были эвакуированы дети, напротив, не только не возражали против их усыновления, но считали это наилучшим вариантом для ребенка, которому на родине не могли предоставить даже место в детском доме. Так, например, отдел социального воспитания Симбирской губернии, не справляющийся с гигантским потоком сирот и беспризорников, охотно согласился на усыновление Григория Кострова его опекунами в далекой Чехословакии. Однако, игнорируя рекомендации Симбирского соцвоса, правительство подтвердило данный ранее запрет на усыновление мальчика, лишив его тем самым возможности иметь благополучную любящую семью[93].

Несмотря на общее благополучие, в жизни эвакуированных детей в Чехословакии встречались и более серьезные проблемы, чем их «мелкобуржуазное воспитание». Так, некоторые дети по неизвестным причинам не смогли ужиться в семьях опекунов. Причем Чешская Земская комиссия объясняла возникающие сложности исключительно сложным характером детей, которых без согласования с Российским Педбюро помещали в специальные учреждения для трудновоспитуемых. Обеспокоенный возникшей тенденцией Л. Нимен провел обследование этих детей и условий, в которых они жили, и пришел к выводу, что «в таких случаях виноваты не дети». 8 ноября 1922 г. Нимен был вынужден обратиться с соответствующей нотой в Министерство иностранных дел Чехословацкой республики, с требованием медицинского и педагогического обследования т.н. «трудновоспитуемых» детей до передачи их в специальные учреждения, а также обязательного контроля каждого перемещения ребенка со стороны Педагогического бюро[94]. Серьезное беспокойство Педбюро вызвало также исчезновение 13-летнего Егора Королева. Причины исчезновения мальчика выяснить не удалось. Произошел ли с ним несчастный случай? Или он сам убежал из семьи, и если да, то почему? Многомесячные поиски Егора и проведенное расследование никаких результатов не дали.

Возможно некоторых проблем удалось бы избежать, если бы члены российского Педбюро могли регулярно посещать своих подопечных, как это и планировалось изначально. Однако, на практике осуществить регулярный объезд детей не удавалось. Семьи опекунов были разбросаны по различным частям страны, причем в подавляющем большинстве проживали далеко от железных дорог, что существенно усложняло работу Педбюро. Чешская же сторона, вопреки данным ею обязательствам, никакого содействия в объездах не оказывала[95].

Реэвакуация или усыновление?

Как указывалось выше, по условиям договора, детей эвакуировали на срок не менее 1 года. Тем не менее, советское правительство решило начать реэвакуацию раньше срока, во-первых, в целях ограждения детей от влияния «буржуазной среды», а, во-вторых, из опасений, что они будут «окончательно потеряны» для Советской России, т.е. не захотят возвращаться на ставшую им чужой Родину. Впервые вопрос о начале реэвакуации был поднят уже в октябре 1922 г., менее, чем через год после приезда детей в Чехословакию. 23 ноября 1922 г. ЦК Последгол ВЦИК, Деткомиссия ВЦИК и Наркомпрос приняли совместное решение о необходимости «скорейшего» возвращения детей в Россию. Несмотря на то, что страна еще не отправилась от голода, детские учреждения были переполнены и обеспечивались продовольственными пайками менее чем на 50 %, возвращение советских детей из Чехословакии было намечено уже на конец декабря 1922 г., в крайнем случае - начало января 1923 г.[96]

В этой связи следует напомнить, что как раз в это время в Деткомиссию начали поступать с мест просьбы приостановить реэвакуацию, которая «чрезмерно отяготила» еще не оправившиеся от «перенесенных невзгод губернии»[97]. Наряду с плановой реэвакуацией внутри страны началась и так называемая «самочинная», остановить которую не представлялось возможным. «Узнав о том, что голодная кампания закончена, и детей из голодгуберний отправляют обратно на их родину, - сообщалось в декабре 1922 г. в докладной записке Деткомиссии ВЦИК, - организации, содержавшие детские дома для голоддетей, стали отказывать [в] своей помощи. От них посылались постановления и заявления о расформировании детских домов и о немедленном приеме от них голодающих детей [...] Детей просто привозили группами и одиночек в чрезвычайную комиссию и оставляли, заявляя, что голод кончился и дальше крестьяне содержать детей не могут. Возвращавшиеся крестьянами дети из голодавших губерний были исключительно круглые сироты, которых реэвакуировать было некуда. Вслед за тем аналогичные заявления и требования предъявили военные, а затем рабочие и др. профессиональные организации. На попечении ЦК Последгол оказалось около 7 000 детей полных сирот, устроить которых к родным было невозможно. В тоже время, реэвакуированных детей не принимали на старом месте и отправляли в Москву. Т.о. в Москве оказалась «целая армия беспризорных детей прибыла в Москву [...] Эти дети лишайные, чесоточные, с паршами, в рубище, переполненном паразитами [...] гнили физически и морально, с каждым днем увеличивая кадр морально-дефективных субъектов и правонарушителей»[98].

Именно в этих условиях, по настоятельному требованию советского руководства в ноябре 1922 г. была достигнута предварительная договоренность с Чехословацкой республикой о подаче «первого транспорта» для возвращения детей в Россию к 20 января 1923 г. Чехам предлагалось за свой счет доставить детей к Столбцам и там передать советским представителям. При этом руководство Деткомиссии ВЦИК настаивало на том, чтобы, чешская сторона обеспечила реэвакуируемых детей всем необходимым (продовольствием, одеждой), не только, на дорогу до границы (что, как подчеркивал Мостовенко, «обязательно для них»); но и на «некоторый срок» (4-6 месяцев) их жизни на родине[99].

Настойчивые требования России начать реэвакуацию как можно быстрее вызывали недоумении чешской стороны, полагавшей неразумным увозить детей из благополучных семей в еще не оправившуюся от голода страну. С этим частично соглашался и Л. Нимен, считавший, что в настоящий момент возможно говорить о возвращении лишь тех детей, которые имели работающих и способных прокормить их родителей[100]. Тем не менее, Москва продолжала настаивать на скорейшей реэвакуации всех советских детей, включая круглых сирот, которых в России никто не ждал. Чем лучше были условия жизни детей в семьях опекунов и чем убедительнее были доводы чешской стороны, ссылавшейся на возникшую между опекунами и детьми глубокую привязанность, тем решительнее советское руководство требовало начать реэвакуацию как можно быстрее[101]. «Судя по привязанности многих детей к семьям, в которых они были, и опекунов к ним, - предупреждал Л. Нимен советское руководство в сентябре 1922 г. - есть основания предполагать, что и дети, и опекуны во многих случаях будут сопротивляться отъезду к нам [...] Чем скорее мы приблизим срок реэвакуации, тем у нас увеличиваются шансы вывезти большее количество детей»[102].

В январе 1923 г. министерства иностранных дел и социального обеспечения Чехословацкой республики и Чешская земская комиссия попечения о детях в очередной раз выразили свое «недоумение» по поводу излишне «категорической позиции» советского правительства в вопросе о скорейшей реэвакуации и обратились к нему с ходатайством об оставлении детей «по крайней мере до окончания учебного года»[103]. Поддерживая это ходатайство, Л. Нимен подчеркнул, что по крайней мере сирот возвращать в Россию в данный момент совершенно «нецелесообразно». Тем не менее, в феврале 1923 г. было принято совместное решение ЦК Последгол и Деткомиссии о срочной (не позднее 15 марта) реэвакуации 200 детей. В сообщении ЦК Последгол своему уполномоченному в Чехословакии подчеркивалось, что это решение «окончательное» и «все новые ходатайства Чехословацких Учреждений по этому вопросу являются бесполезными»[104]. А между тем, по данным Деткомиссии ВЦИК, положение губерний, из которых были эвакуированы дети, оставалось крайне тяжелым. В марте 1923 г. Деткомиссия была вынуждена не только замедлить темпы внутренней реэвакуации детей, но для некоторых районов и полностью прекратить ее. В первую очередь, это касалось Татреспублики, Самары, Башкирской республики, а также губерний, в которых перевозка детей была возможно только гужевым способом и из-за весенней распутицы все перевозки были прекращены. В этих губерниях до открытия навигации (1 мая) реэвакуация допускалась только в виде исключения «по требованию самих голодгуберний»[105]. В отчете Деткомиссии за март 1923 г. констатировалось, что в районах, переживших голод, никакого улучшения положения детей пока нет. «Наоборот, - подчеркивается в отчете, - в сравнении с предыдущим месяцем в некоторых губерниях определенно наблюдается ухудшение [выделено мною - Т.С.], увеличивается кадр нуждающихся детей, усиливается наплыв беспризорных, переполнены детские учреждения»[106].

В марте 1923 г. состоялась беседа Л. Нимена, сменившего Мостовенко на посту Полпреда РСФСР в Чехословакии, с министром иностранных дел Чехословакии Гирсой. В ходе этой беседы Гирса подтвердил, что требования России о реэвакуации, безусловно, будут выполнены, так как между государствами есть соответствующее соглашение. В то же время, министр добавил, что «с точки зрения Чехословакии, разумнее не торопиться, так как в России дети могут вновь попасть в тяжелые условия». Исходя из этого, он предложил разделить всех эвакуированных детей на 3 категории: а) имеющие родителей, способных прокормить и воспитать их; б) дети бедняков; в) сироты. Первую группу чешская сторона изъявила готовность отправить в Россию в любой момент. В то же время настоятельно просила не торопиться с реэвакуацией второй и третьей групп. Доводы Гирсы показались Нимену весьма убедительными. «Я не знаю, по чьей инициативе дети затребованы в Россию, - писал он в Москву, - предполагаю, что это дело т. Мостовенко. Мне, казалось бы, что едва целесообразно тащить ребятишек, когда нет уверенности в том, что они будут поставлены у нас в сколько-нибудь сносные условия»[107]. Учитывая ситуацию в стране, Деткомиссия ВЦИК, 29 марта выразила согласие ограничиться в данный момент реэвакуацией лишь тех детей, которые имели родителей, способных их прокормить. Сирот и тех детей, которыми «не интересуются их родители», было решено оставить еще на какое-то время в Чехословакии[108]. Конкретный список детей, подлежащих реэвакуации «первым транспортом», должно было составить Советское Педагогическое бюро в Праге. К 5 апреля в данный список было внесено всего 40 фамилий: 25 детей сами изъявили желание вернуться на Родину, и родители 15-ти детей обратились в Деткомиссию и Наркомпрос с письменными просьбами реэвакуировать их детей. Полагая, что в действительности число родителей, ожидающих скорейшего возвращения своих детей, значительно больше 15-ти, Нимен обратился в ЦК Последгол с просьбой выяснить этот вопрос и прислать ему окончательный список детей, которых необходимо реэвакуировать «первым транспортом». Вплоть до выяснения этого вопроса было решено никаких практических мер по организации «первого транспорта» в Москву не предпринимать. Таким образом, несмотря на достижение принципиального согласия между РСФСР и Чехословакией в вопросе о начале реэвакуации, никакие практические меры до начала мая так и не были предприняты, причем по вине самой советской стороны. 9 мая Загранотдел ЦК Последгол в очередной раз выразил недовольство в связи с тем, что вопрос о реэвакуации затянулся, и потребовал ускорить его практическое решение.

Любопытно, что в это же время по аналогичному вопросу Россия вела переговоры с правительством Бухарской республики, где в специальных детских домах находились около тысячи детей, эвакуированных из Татреспублики и Кирреспублики. Однако в этом случае позиция России была совершенно иной: советское правительство настоятельно просило правительство Бухары «не торопиться с реэвакуацией» детей. Бухара, напротив, настаивала на необходимости как можно быстрее реэвакуировать советских детей, в связи с возросшей численностью местных беспризорников и необходимостью размещения их в детских учреждениях. Тем не менее, Деткомиссия и Последгол ВЦИК упорно возражали против возвращения советских детей на родину, ссылаясь на «тяжелое положение голодавших губерний и необходимость в силу этого крайне осторожной реэвакуации»[109]. В декабре 1922 г. из Бухары поступило сообщение, что советские дети в интернатах Бухарской республики голодают, но решение о реэвакуации все же не было принято. Полпред РСФСР в Бухаре неоднократно обращался в ЦК Последгол с запросом о том, куда и за чей счет отправить 600 детей из интернатов Бухарской Совреспублики, «для которой содержание этих детей ввиду крайней ограниченности в средствах, очень обременительно»[110]. Однако настойчивое желание правительства Бухарской республики реэвакуировать советских детей вызывало у руководства Деткомиссии недоумение. «Неужели Бухара не в состоянии прокормить 600 детей», - удивлялся зампредседателя Деткомиссии ВЦИК В.С. Корнев. «В случае реэвакуации дети будут поставлены в очень тяжелое положение. Старайтесь оставить детей в Бухаре», - рекомендовала в марте 1923 г. представителям России в Бухаре О.Д. Каменева, возглавлявшая заграничный отдел Последгола[111]. В первых числах июня в Деткомиссию ВЦИК и ЦК Последгол поступило тревожное сообщение о том, что советские дети сняты с довольствия и интернаты, в которых они находятся закрываются. Фактически это означало, что дети голодают и в любой момент могут оказаться на улице. Лишь 27 июня было наконец принято решение о реэвакуации из Бухары 400 советских детей. Эти дети 7 июля были отправлены в Казань на различные пожертвования. Одновременно Последгол констатировал, что на второй эшелон денег нет. Таким образом судьба остальных советских детей, эвакуированных в 1921 г. в Бухару, остается неизвестной[112].

С учетом событий, развернувшихся в Бухаре, настоятельные требования советского руководства, невзирая на тяжелую ситуацию в стране, как можно быстрее реэвакуировать детей из Чехословакии приобретают явно выраженный политический оттенок. В деятельности Деткомиссии, Заграничных отделов ЦК Помгол, а затем и ЦК Последгол мы видим постоянную борьбу идеологических и гуманистических приоритетов. Приходится с сожалением признать, что политические интересы порой оказывались важнее здоровья и жизни детей. Настаивая на скорейшем возвращении эвакуированных детей на родину, правительство России в то же время не имело средств даже на транспортировку этих детей, не говоря уже об их дальнейшем обеспечении. Летом 1923 г. Московский отдел народного образования (МОНО) неоднократно направлял в Президиум Деткомиссии тревожные сообщения о том, что «принимающие» губернии спешат отправить реэвакуированных детей домой, а не оправившиеся от голода родные губернии отказываются принимать этих несчастных, оказавшихся никому не нужной обузой. После бесконечных перевозок из города в город «реэвакуированные» таким образом дети в большинстве случаев оказывались в столице, где пополняли ряды беспризорников. «В Москву постоянно пребывают «реэвакуированные» дети из разных мест: из Ташкента, Украины, Могилевской губернии, Дагреспублики, Самары и др. губерний, - сообщал МОНО в августе 1923 г., - причем почти все эти отправки произведены очевидно без всякого плана и системы: дети прибывают зачастую без сопровождающего и документов, без должного обмундирования и достаточного количества продовольствия, со списками (без печати), составленными крайне небрежно [...] Бесцельная переброска детей-сирот из детских домов одного города в детские дома по месту их происхождения или жительства и даже выбрасывание детей просто на улицу»[113].

Следовало ли в этих условиях торопиться с реэвакуацией детей из Чехословакии? Советское правительство полагало, что следовало. Категорически отказываясь давать согласие на усыновление советских детей чешскими семьями, оно в то же время так и не смогло обеспечить их реэвакуацию, которая приняла болезненный затяжной характер, растянувшись почти на 10 лет. Очевидно, что с каждым годом все большее число детей хотело остаться в Чехословакии, где у них была относительно налаженная жизнь. Взрослеющие дети все больше привыкали к языку, культуре, традициям народа, среди которого жили, социально-экономическому и политическому устройству государства, в котором выросли, получили образование и профессию. Возвращаться на забытую и ставшую чужой Родину, где их ждала неизвестность, с каждым годом становилось все страшнее. Часть эвакуированных детей, несмотря на старания советского руководства, безусловно, осталась в Чехословакии. Среди них, видимо, и Пелагея Кондрашова, в Чехословакии взявшая фамилию своих опекунов - Адальчик. Опекунам Пелагеи, как и многим другим, отказали в праве усыновления, но девочка категорически отказалась возвращаться на родину. В июне 1929 г. ее дело было передано Деткомиссией на рассмотрение Народного Комиссариата по иностранным делам и, вероятнее всего, девочка осталась в Чехословакии[114]. Были и другие дети с аналогичной судьбой.

К сожалению, сейчас уже невозможно точно установить, сколько именно эвакуированных детей вернулись в Россию, а сколько остались в Чехословакии. По данным Деткомиссии ВЦИК на январь 1924 г., из Чехословакии было реэвакуировано 185 детей, а с 1 января 1923 г. реэвакуацию приостановили до июня 1924 г.[115] Далее достоверно известно лишь, что 20 августа 1929 г. из Чехословакии в Россию была отправлена группа «46 детей-переростков, вывезенных в свое время из голодающих мест СССР», в том же году в Россию вернулась группа из 20 ребят в возрасте от 15 до 22 лет. Большинство из вернувшихся в Россию молодых людей успели получить в Чехословакии какую-либо профессию (сапожник, пекарь, пивовар, литейщик и др.)[116]. Как приняла их Родина и как сложилась дальнейшая судьба этих людей? Были ли они рады своему возвращению, или, напротив, сожалели, что не воспользовались возможностью и не остались в Чехословакии? Все это вопросы для отдельного исследования.

Опубликовано: Эвакуация голодающих детей Советской России за границу, 1921 год // The Soviet and Post-Soviet Review, 33, Vol. 2-3 (2006), Charles Schlacks, Publisher Idyllwild, California, USA, 2007. P. 251-288

 

[1] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 8. Л. 19об.

[2] Там же. Д. 48. Л. 209.

[3] Все цифры приводятся в золотниках (1 зол. = 4,266 грамм)

[4] Там же. Д. 35. Л. 44.

[5] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 8. Л. 19 об.

[6] Там же. Д. 8. Л. 74 об.

[7] См.: Там же. Д. 25. Л. 26; Д. 27. Л. 182; Д. 29. Л.Л. 3, 7; Д. 46. Л. 67; Д. 70. Л. 66; Д. 82. Л. 38.

[8] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 115. Л. 7.

[9] Там же. Д. 170. Л. 40.

[10] Жмых - остатки семян масличных растений (льна, подсолнечника) после выжимания из них масла прессованием.

[11] См., например: Там же. Д. 28. Л.7; Д. 29. Л. 3; Д. 77. Л. 10, 13 и др. Подробнее о продовольственном обеспечении детских учреждений см.: Смирнова Т.М. Дети Советской России (по материалам Деткомиссии ВЦИК. 1921-1924 гг.) // Социальная история. Ежегодник 2001-2002. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. С. 491-500; Ее же. “Лучше вывести и расстрелять”: Советская власть и голодные дети (1917-1923 гг.) // Ежегодник историко-антропологических исследований, 2003. М.: ЭКОН-ИНФОРМ, 2003. С. 226-245. 

[12] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 14. Л. 45.

[13] Там же. Д. 170. Л. 29 об.

[14] Там же. Д. 48. Л. 294.

[15] Там же. Д. 89. Л. 25.

[16] Там же. Д. 88. Л. 38.

[17] Там же. Л. 59.

[18] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 48. Л. 314.

[19] Иностранная помощь голодающей России приобрела в этот период гигантский размах и имела различные направления: создание бесплатных столовых и медицинских пунктов, поставки сельскохозяйственного оборудования, семян и удобрений, организация агрономических курсов и т.д. В данной статье речь пойдет только об эвакуации детей за границу.

[20] Валевский Н. Всероссийская неделя помощи голодающим // Вестник агитации и пропаганды. М., 1921. № 19. С. 3.

[21] Хроника России. XX век. / А.П. Корелин, Т.М. Смирнова, П.П. Черкасов и др. М.: Слово, 2002. С. 281.

[22] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 44. Л. 37.

[23] Следует отметить, что значительная часть предложений о принятии на воспитание детей поступила именно от религиозных общин.

[24] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 48. Л. 258.

[25] См.: ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 71. ЛЛ. 2, 24, 25, 27, 28, 30-33, 35.

[26] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 71. ЛЛ. 30-32, 35. См. также: ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 83. Л. 42об.

[27] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 24. Л. 1.

[28] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 24. Л. 2.

[29] Там же. Л. 17.

[30] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 24. Л. 22.

[31] Там же. Л. 19.

[32] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 67. Л. 33, 132

[33] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.

[34] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 24. Л. 17.

[35] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 44.

[36] Там же. Л. 47.

[37] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 4. ЛЛ. 7, 8.

[38] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 45.

[39] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. ЛЛ. 16, 42-43.

[40] Там же. Д. 78. Л. 14.

[41] Там же. Д. 21. Л. 40.

[42] Здесь и далее сохраняется орфография подлинника.

[43] ГА РФ. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 39.

[44] Там же. Л. 23.

[45] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 4. Л. 95.

[46] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 9.

[47] Там же. Л. 13.

[48] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 13-13об.

[49] В отчете Шульгина о ходе эвакуации есть статистические неувязки. Так, он сообщил, что из Симбирска было отправлено 292 ребенка, из них 9 сбежали по дороге и 9 были сняты на Алексеевском посту из-за тяжелых заболеваний. В Москве в санпоезд посадили еще 164 ребенка. Таким образом, всего в Чехословакию должны были приехать 438 советских детей. В то же время из отчета Шульгина следует, что на русско-польской границе чешской стороне было передано 439 детей. Это же число указано и в акте передачи детей чешской стороне. Однако к этому акту прилагается список 12-ти детей, сбежавших или отставших от поезда (при этом не ясно, входят ли в их число 9, сбежавших еще до Москвы). Следовательно, исходя из этого акта, из Москвы в Чехословакию должны были выехать либо 442, либо 451 ребенок. Таким образом, точная численность детей, отправленных санпоездом № 40 остается неясной.

[50] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 24. Л. 98.

[51] См., например: ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. ЛЛ. 1-3, 9.

[52] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. ЛЛ. 2, 4.

[53] Там же. ЛЛ. 2-6.

[54] Там же. ЛЛ. 2, 11.

[55] ГА РФ. Д. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. ЛЛ. 3, 12. См. также: ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 21. Л. 5.

[56] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 8.

[57] Там же. ЛЛ. 3, 4, 6, 12.

[58] Там же. Л. 7.

[59] Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. ЛЛ. 2-6, 11-15.

[60] Там же. Л. 59. Удивительно, но в материалах Деткомиссии и ЦК Помгол удалось найти лишь одно упоминание о смерти девочки - в отчете Шульгина от 17 января 1922 г. При этом Шульгин не указал никаких подробностей, включая фамилию девочки, ее возраст и причины смерти.

[61] Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. ЛЛ. 2-6, 11-15.

[62] Там же. ЛЛ. 60-63.

[63] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 12об.

[64] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 5.

[65] Там же. Л. 60.

[66] ГА РФ. Ф. Р-1064. Д. 78. Оп. 6. Л. 13; См. также: ГА РФ. Ф. Р-5207. Д. 109. Оп. 1. Л. 63.

[67] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Оп. 1. Л. 62.

[68] Там же. Л. 14.

[69] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 6.

[70] ГА РФ. Ф. Р-5207. Д. 109. Оп. 1. Л. 61.

[71] Там же. ЛЛ. 61, 63.

[72] Там же. ЛЛ. 6, 13.

[73] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 6. См. так же: Там же. ЛЛ. 9 - 11; Ф. Р-5207. Д. 109. Л. 41.

[74] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 5. См. также: Ф. Р-5207. Д. 109. Л. 40.

[75] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 12. Статья цит. в переводе и пересказе П.Н. Мостовенко. Ее подлинник в фондах Деткомиссии и ЦК Помгол ВЦИК отсутствует.

[76] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 13.

[*] *Следует отметить, что из троих воспитателей евреем, по всей видимости, был только один - врач Липа Нимен, прекрасный специалист, свободно владевший английским, французским, немецким и затем и чешским языками; человек, очень много сделавший в области защиты материнства и детства в послереволюционной России; по общим отзывам, имевший прекрасный контакт с детьми и пользовавшийся их заслуженной любовью. Любопытно также, что Нимен не был коммунистом, за что его откровенно недолюбливал советский Полпред в Чехословакии П.Н. Мостовенко, считавший отправку Нимена за границу политической ошибкой и категорически возражавший против его назначения председателем Российского Педбюро после возвращения в Россию В.И. Шульгина.

[77]. ГА РФ. Ф. Р-1064. Д. 78. Оп. 6. Л. 15.

[78] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 14.

[79] Там же. ЛЛ. 7, 14.

[80] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 83. Л. 5.

[81] Там же. Д. 109. Л. 102.

[82] См.: ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. ЛЛ. 101-103, 113, 129.

[83] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 59. Официально данное предложение было отклонено, однако мы не можем с уверенностью отрицать факт эвакуации в Чехословакию дополнительной группы советских детей. По данным ЦК Помгол за все время эвакуации Чехословакией из Поволжья было принято 468 голодающих детей (ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 96. Л. 65), а по данным Эвакбюро в Чехословакию было вывезено 486 советских детей (Там же. Д. 91. Л. 34), т.е. несколько больше, чем численность детей, эвакуированных в декабре 1921 г. санпоездом № 40.

[84] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 128.

[85] Там же. ЛЛ. 10-19.

[86] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 185. Л. 57.

[87] Там же. Д. 109. Л. 139.

[88] Там же. Д. 185. Л. 57.

[89] ГА РФ. Ф. Р-1064. Оп. 6. Д. 78. Л. 13об.

[90] ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. Л. 3, 4.

[91] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 139.

[92] Там же. Д. 185. Л. 58об.

[93] См.: Там же. Д. 109. ЛЛ. 136, 137.

[94] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 153.

[95]Там же. Д. 185. Л. 57.

[96] Там же. Д. 109. Л. 150, 151.

[97] Там же. Д. 169. Л. 2.

[98] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 184. Л. 20-20об. См. также: Там же. Д. 109. Л. 136.

[99] ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. ЛЛ. 21, 10.

[100] См.: ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. ЛЛ. 32, 33, 36-37.

[101] См., например: ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 135, 141; Там же. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. Л. 31.

[102] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 109. Л. 136.

[103] Там же. Д. 185. Л. 15.

[104] ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. ЛЛ. 31-33, 36-37.

[105] Отчет Деткомиссии ВЦИК за март 1923 г. // После голода. Издание ЦК Последгол ВЦИК. М., 1923. № 3. С. 114

[106] Там же.

[107] ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. ЛЛ. 29, 30.

[108] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 185. Л. 59; ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 80. Л. 52.

[109] ГА РФ. Ф. Р-1065. Оп. 3. Д. 78. ЛЛ. 1, 2.

[110] Там же. ЛЛ. 4, 7.

[111] Там же. ЛЛ. 8, 9.

[112] Там же. ЛЛ. 12, 14, 17, 18.

[113] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 184. Л. 117.

[114] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 420. Л. 35. Точные данные о дальнейшей судьбе Пелагеи обнаружить не удалось, но, вероятнее всего, что в Россию она не вернулась.

[115] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 91. ЛЛ. 2об, 4.

[116] ГА РФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 417. Л. 1; Д. 420. Л. 13.



Версия для печати